Киваю. Я помню, каким он бывает в бешенстве и боюсь, чтобы он не сорвал свою злость на малыше. Тагир поднимает голову, и я вижу в его глазах опасный огонь.
— А хочешь, мы уедем вместе? Кинем Ямпольского, получим наследство, я заберу тебя с сыном, и мы уедем. Сбежим туда, где он нас никогда не найдет.
Медленно качаю головой.
— Ты его… недо-оцени… ваешь.
— Агата, — огонь разгорается все сильнее, и меня сковывает ужас. — Агата, любимая, я клянусь, что никогда не вспомню, что это не мой ребенок. Я буду относиться к нему как к своему. Он и так мой, он Мансуров. Я назову его как отца, Ринат.
Мне хочется его ударить. Мой сын Ямпольский, Арсен Ямпольский, и он никогда не будет носить имя убийцы своего брата. А Тагир продолжает говорить:
— Ямпольский хочет выменять не только сына, но и тебя. Он мне сегодня предложил сделку. Сделку с саудитами на большую партию оружия, там миллиарды. А еще знаешь что? Вот, смотри! — и протягивает мне знакомое фото. — Это голубой бриллиант, тебе знаком этот камень?
Закрываю глаза, чтобы скрыть слезы. Как это похоже на Арсена! Когда он любит, то готов за свою любовь заплатить любую цену. Тем временем Тагир рассказывает мне знакомую историю камня, а потом о договоренностях с Арсеном.
— Я согласился, Агата, но потребовал экспертизу. Ямпольский в свою очередь потребовал обмен. Мы заберем камень и улетим, он не успеет за нами. Я готов пожертвовать всем остальным ради тебя, — он запинается, а потом добавляет: — Ради вас!
Заставляю себя открыть глаза, беру фото и делаю вид, что внимательно его изучаю. А у самой мозг работает как атомный реактор. У Арсена настоящий бриллиант, подделка у меня, я не должна допустить, чтобы подлинник достался Тагиру. И я не допущу, чтобы он увез нас от Арсена. Но как его убедить, что сказать?
Я знаю такой тип людей, они не умеют любить. Больше всего на свете они любят деньги. Сейчас Тагир готов отказаться от всего, но это лишь порыв, потом он пожалеет о своем решении. Поэтому говорю полушепотом, так получается быстрее.
— Экспертизу… можно… купить. Не верь… Он… может… тебя… обмануть.
— Правда, — лицо Тагира становится растерянным, как у ребенка, — я не подумал об этом, Агата, а ведь ты права. Были бы мы за границей, там такое не прокатило бы. Что же мне делать?
Мне хочется смеяться во весь голос. Человек, готовый обманывать и лгать, сокрушается, что не может никому довериться! Но вслух говорю уже через силу, связки не привыкли к нагрузке:
— Принеси… его мне… Я… помогу. Но ты… ты потом… нас отпус-тишь.
Глава 35
Тагир уехал на сделку с Арсеном, и у меня от волнения начинают трястись руки. Пытаюсь унять дрожь, заставляю себя успокоиться, а не могу. Как только он вышел из дома, я отправила свою помощницу-надзирательницу Эйне принести чай, а сама быстро вспорола шов на кукле, достала копию камня и спрятала под пеленкой малыша.
Арсенчик спит, я держу его крошечную ручку в своей и уговариваю сердце не стучать так сильно. Сердце не слушается, потому что Тагир мне так и не дал ответ.
Все зависит от того, какое решение он примет. Сына Арсену Мансуров отдаст, а вот как он поступит со мной, неизвестно. Очень хочется верить, что Тагир не маньяк и что влечение, которое он испытывает ко мне, намного слабее его любви к деньгам.
Но может случится всякое, и, если он захочет бежать со мной, Арсен непременно бросится в погоню. И ничем хорошим это противостояние не закончится.
К тому времени, как возвращается Тагир, мои нервы уже как натянутые струны — только зацепи, и начнут лопаться. Он сразу поднимается ко мне, и когда входит — мрачный и задумчивый — я вопросительно замираю.
— Экспертиза признала камень настоящим, Ямпольский отдал его мне под гарантию моих друзей. Они уже ждут, — говорит Тагир, подходя к кровати, и я едва не срываюсь на крик, потому что мне кажется, он сейчас заберет моего мальчика, а меня снова куда-то повезут. Но Тагир опускает руку в карман куртки и достает знакомый футляр-шкатулку. — Но я не верю Ямпольскому и хочу убедиться.
Открывает шкатулку и протягивает мне. Я дышу глубоко и медленно, чтобы не потерять сознание, а сама впиваюсь в лицо Мансурова вопросительным взглядом. Мы встречаемся глазами, и мне кажется, он все еще колеблется. Не двигаюсь, ничего не говорю. Просто молчу и смотрю.
И только когда он чуть заметно кивает, беру камень в руки. Ладони обволакивает тепло, подношу камень к глазам — он удивительно чистый, ни одного изъяна. Совершенное зло. Его адский блеск все еще кажется мне зловещим.
Тагир внимательно наблюдает за мной, и я немного тяну время, но не переигрываю. Поднимаю на бывшего мужа глаза и медленно говорю.
— Да. Он… насто-ящий…
И дальше отыгрываю уже однажды опробованный на врачихе и Тагире спектакль. Закатываю глаза, хриплю и задыхаюсь, выгибаясь дугой. Малыш просыпается, начинает плакать.
Тагир бросается к двери и зовет Эйне. Я за его спиной быстро достаю камень из-под пеленки сына, а подлинный бриллиант сую на его место. Роняю камень на пол, а сама судорожно стягиваю пальцами края простыни.
— Пить… — хриплю, Тагир оборачивается. Приоткрываю глаза и вижу, как он поднимает камень и быстро прячет его в шкатулку. Можно теперь приходить в себя.
— Агата, — склоняется он надо мной, и когда я медленно разлепляю веки, вижу в его глазах горечь. — Агата, мне надо уходить. Я не могу взять тебя с собой в таком состоянии, тебе надо в больницу. Прости.
Снова смыкаю веки, чтобы не выдать своего ликования. Наверное, я и правда ужасно выгляжу, раз Мансуров решил не тащить с собой полутруп. Теперь я даже рада, что изводила себя в ожидании.
Он целует мне руки, а потом наклоняется и целует в губы. С трудом сдерживаюсь, чтобы сразу их не вытереть, а Тагир вдруг дотрагивается до пальчиков маленького Арсена.
— Наверное, я бы смог тебя полюбить, — шепчет он и стремительно выходит из комнаты.
Эйне суетится возле меня, входят охранники и объявляют, что нас уже ждет вертолет. Прошу их дать мне минуту, чтобы переодеть малыша и набросить халат. Лихорадочно соображаю, куда девать бриллиант. В куклу — нечем зашить шов, да и некогда. А вдруг меня захотят обыскать?
Меняю малышу памперс, достаю камень из-под пеленки и прячу под резинку подгузника. Здесь его точно никто не станет искать, а если бриллиант обписает сын Арсена Ямпольского, это пойдет ему только на пользу.
Сумку действительно осматривают, охранник недоуменно крутит в руках куклу с болтающейся головой и возвращает обратно. Нас с сыном садят в вертолет, и когда мы приземляемся на знакомой крыше роддома, у меня на глазах выступают слезы. Все это правда закончилось?
Меня высаживают с ребенком из вертолета, и он спешно улетает. Стою, согнувшись, с малышом на руках, а по крыше уже бегут с каталкой медработники, среди которых узнаю знакомую высокую фигуру профессора. И тогда уже плачу навзрыд.
***
Я не выпускала сына из рук, пока нас везли по коридорам больницы и потом не отдала, попросила, чтобы его при мне осмотрели. Достала камень из подгузника — он его и обписать не успел — и спрятала в карман халата.
Меня тоже осмотрели, профессор смотрел лично, остался доволен и похвалил за стойкость. Арсенчик спит в перевозной люльке, похожей на корыто, а я прошу у санитарки иголку с нитками. Быстро пришиваю кукле голову, прячу в сумку. И только собираюсь прилечь на подушку, как снаружи раздаются тяжелые шаги.
Поднимаюсь на локте — Арсен, я чувствую, что это он. Я не ждала его так скоро, понимала, что покровители Тагира дадут Мансурову возможность уйти. И Арсен, судя по шуму в коридоре — возле нашей палаты выставили охрану, — сам вычислил больницу, куда нас привезли.
Он врывается в палату, я смотрю на осунувшееся, похудевшее лицо, и у меня щемит сердце. Мон Шерр, любимый, прости, что я заставила тебя это пережить… Прижимаю ладони к щекам и хочу сказать: «Прости», — но не могу.
Ничего сказать не могу, потому что он держит меня в стальных объятиях и так сдавливает, что слышно, как у меня трещат ребра. И вдохнуть не могу, а он все сильнее сжимает руки и хрипло шепчет:
