— А бабушке?
— Она его не видела.
Кейти замерла от удивления.
— Что?
— Она его не видела.
— Ты что, даже не пригласила ее?
— Я приглашала, но бабушка всегда находит какой-нибудь предлог, чтобы не прийти. Я тебе уже говорила, она меня бесит.
— Но почему она не хочет? Не понимаю.
— Я тоже. Мы не можем находиться вместе. Последнее время я пыталась разобраться в этом. У меня такое впечатление, будто она не хочет, чтобы другие были счастливы... Неважно, о чем идет речь, но если она видит, что кому-то хорошо, то либо пытается унизить, либо начинает ругаться.
— Она отругала меня, как только я вошла, за мои ботинки.
— Я об этом и говорю. Почему она такая? Может быть, завидует? Смешно так думать, но иногда мне кажется, что дело именно в этом. Что касается меня, возможно, она завидует моим отношениям с папой — мы очень дружим. Возможно, она завидует, что, несмотря на смерть твоего отца, я могу быть счастлива. И, конечно, ее раздражает, что я купила этот дом.
— А я, выходит, с ней согласна, раз осталась у нее ужинать.
— Да.
— Ты обиделась?
Мэгги улыбнулась.
— В следующем году мы устроим праздничный ужин здесь. Договорились?
— Договорились. Я обещаю не доставлять тебе неприятностей.
Мэгги выбросила из головы мысли о матери.
— А летом, если ты захочешь, можешь помочь мне убирать комнаты. Здесь есть пляж, и к тому же я знаю некоторых молодых людей, с которыми могу тебя познакомить. Ну как?
— Думаю, подойдет, — улыбнулась Кейти.
— Хорошо. Как насчет хрустящего картофеля?
Кейти усмехнулась.
— Здесь так вкусно пахло, когда я вошла.
Мэгги обняла дочь. Их противостояние длилось три месяца, и примирение было единственным, в чем так нуждалась Мэгги, чтобы чувствовать себя счастливой в День благодарения. Рука об руку они медленно пошли на кухню.
День благодарения они провели вместе с Верой. Кейти пробыла дома четыре дня и обещала вернуться погостить у матери снова, по крайней мере на первую половину зимних каникул, чтобы потом съездить в Сиэтл к Смитти.
Декабрь принес с собой еще больше снега, но не привлек туристов, которые приедут в Дор-Каунти только после праздников, когда начнется лыжный сезон и появится интерес к поездкам на снегоходах. Все вокруг изменило цвета: по укрытой снегом земле распластались голубые тени, тут и там мелькали черная паутина крапчатого болиголова или усыпанные алыми ягодами кусты сумаха, полыхающие огнем на снегу. Птицы улетели в теплые края, остались только сойки и корольки, поползни головой вниз перебирались по стволам деревьев в поисках корма. Озеро стало затягиваться льдом.
В один из зимних дней Мэгги поехала в город забрать почту. На стоянке все места были заняты, и ей пришлось припарковаться у края тротуара между почтовым отделением и универсальным магазином. Она уже собралась выйти из машины, как кто-то окликнул ее:
— Мэгги! Эй, Мэгги!
Она огляделась по сторонам, но никого не заметила.
— Я здесь, наверху!
Мэгги задрала голову и, прикрывая глаза от слепящего полуденного солнца, посмотрела вверх. Ее звал человек, стоявший в люльке подъемного крана.
— Мэгги, привет!
На нем была штормовка с капюшоном. Одной рукой он удерживал гигантский красный рождественский колокол, а другой размахивал, чтобы привлечь к себе внимание Мэгги. Солнце играло на блестящих гирляндах из зеленых веток, каскадом протянувшихся от края люльки к тонкой мачте на другой стороне улицы.
— Эрик, ты?
— Привет! Как дела?
— Нормально. А что ты там делаешь?
— Вешаю рождественские украшения. Я каждый год добровольно подряжаюсь на эту работу.
Мэгги щурилась, улыбаясь, чувствуя прилив бурной радости от встречи с ним.
— Здорово смотрится! — крикнула она, оглядывая гирлянды с красными колокольчиками, прикрепленные к шеренге шестов, вытянувшейся вдоль улицы. — Впечатляющее зрелище. Городские власти могут тобой гордиться.
— У меня просто много свободного времени, к тому же мне нравится эта работа. Настроение поднимается, на душе весело и празднично.
— У меня тоже.
Они улыбнулись друг другу.
— Как провела День благодарения? — спросил Эрик.
— Хорошо, а ты?
— Нормально. Дочка приезжала?
— Да.
С противоположной стороны улицы раздался мужской голос:
— Эй, Сиверсон, ты собираешься когда-нибудь повесить эту штуковину, или мне пойти позавтракать, пока ты решишь, что с ней делать?
— О, прости, Датч. Ты знаком с Мэгги?
Человек, стоявший на другой стороне улицы, уставился на Мэгги.
— Боюсь, что нет.
— Это Мэгги Стерн, она купила дом Хардинга. Мэгги, это Датч Уинклер, рыбак.
— Привет, Датч, — махнула ему рукой Мэгги.
И прежде чем какой-то «форд», пытаясь объехать преградивший ему путь подъемный кран, загородил Датча, Мэгги заметила, что тот махнул ей рукой в ответ. Водитель «форда» тоже приветствовал Датча, не только взмахом руки, но и гудком.
Машина проехала, и Мэгги снова крикнула Эрику:
— У тебя не кружится голова на такой высоте?
— У меня? Это у меня-то, рыбака, который целыми днями стоит на палубе и привык к качке, закружится голова? Шутишь, что ли?
— А, да, конечно. Очень хорошо, что ты вызвался помочь украсить город к празднику.
— Мне эта работа нравится еще и потому, что отсюда видны все красивые девушки нашего города, которые к тому же не замечают, что за ними подсматривают, — поддразнил Эрик.
Если бы он не орал так, что его можно было услышать на соседней улице, Мэгги подумала бы, что он заигрывает. Она почувствовала, как краснеет, и решила, что разговор слишком затянулся.
— Эрик! Рада была тебя встретить, но мне надо забрать почту и купить молока. Пока!
— Пока! — ответил Эрик, глядя на нее сверху, на ее темноволосую голову и розовую куртку.
Розовая куртка!
Его вдруг поразило постоянство, с которым Мэгги предпочитала розовый цвет всем остальным. Да, теперь он вспомнил, как часто дразнил ее, подсовывая ей мелкие розовые безделушки. Один раз это был розовый плюшевый мишка, которого он выиграл на карнавале. В другой раз он положил ей в парту розовый пион, который сорвал с клумбы у матери. А однажды он подсунул ей розовые шнурки с кисточками для ее коньков. Но больше всего ему запомнилась та весна, когда они учились в последнем классе. Сады уже были в полном цвету, он позаимствовал машину Майка, чтобы свозить Мэгги на кинопросмотр. По дороге он остановился в какой-то деревне, наломал целую охапку цветущих ветвей яблони и завалил ими всю машину, засунув усыпанные розовым цветом ветки за наружное зеркальце, за «дворники», в ручки дверей, за стекла. Ему пришлось оставить машину за пару домов от ее дома. Он опасался, что если все это увидит ее мать (а она всегда выглядывала в окно, когда он заезжал за Мэгги), то подумает, что парень совсем спятил. Когда же Мэгги увидела машину, она ахнула, прикрыла рот двумя руками и зарделась от смущения. Он вспомнил, как обнял ее — или это она обняла его? — прямо на улице, перед тем как он сел в машину и завел мотор, вспомнил запах яблоневого цвета, бледные весенние сумерки, сгущающиеся за окном, и свою первую в жизни, удивительно прекрасную влюбленность. В ту ночь они так и не доехали до кинотеатра. Вместо этого они остановились в саду старого Истли, прямо под деревьями, распахнули дверцы машины, чтобы аромат цветущего сада смешался с запахом яблоневых ветвей, и здесь, первый раз в жизни, они дошли в любви до конца.
