Я любила Хорхе. Это были страсть, благодарность, обожание и надежда… На всю жизнь, никогда никого больше не смогу полюбить. Я любила его до бесконечности, до полноты сердца и души, это чувство помогло победить скорбь. Мой Эрос залил обжигающим огнем непроглядный мрак и холод Танатоса.
Кроме того, я была безмерно благодарна Хорхе за заботу, за то, что он не оставил меня в скорбный час. Если бы не Хорхе, мы не смогли бы организовать ни похороны, ни поминки. Наш дом заполнился латиноамериканскими студентами из Чили, Колумбии и Перу. Кто-то давал маме и бабушке лекарство, кто-то помогал с организацией поминок. Мне все время казалось, что я сплю и вижу ужасный сон, а проснусь — и все будет по-прежнему.
Я цеплялась к Хорхе с такой силой, что он не мог меня от себя оторвать. Мне казалось, что, если я буду держаться за кого-то живого и любимого крепко-крепко, смерть отступит и произойдет чудо. Я не могла находиться одна ни днем ни ночью. Экзамены сдавать не пошла. Какие там экзамены, я ничего не соображала. Результат отключения мозгов явился незамедлительно: я поняла, что беременна. Честно говоря, я с ужасом сообщила эту новость Хорхе. А он очень обрадовался, пел, плясал, таскал меня на руках и сразу сделал предложение. Мы оформили множество документов для регистрации брака, и я вышла замуж. Я стала теперь Елизаветой Ивановной Ортис-Рубио.
Настроение после папиной смерти было невеселое, поэтому мы решили никакой свадьбы не справлять, да и денег не было. Однако мама и бабушка настояли, чтобы мы продали папину машину и устроили небольшой праздник, ведь со времени папиной смерти прошло четыре месяца, а мой округлившийся живот начал выпирать. Свадебное платье одолжила подруга, а Хорхе все-таки купили новый черный костюм по специальным талонам в салоне для новобрачных. Свадьбу справили в кафе при университете, снова было много латиноамериканцев, они сами дополнительно к убогому меню наготовили особый рис и фасоль. Конечно, было много водки, и под конец нашей свадьбы некоторые друзья Хорхе напились так, что по-настоящему уснули под столом. Эх, если бы папа был жив! Я всю свадьбу ждала как дурочка: а вдруг он появится, оживет, ведь у меня такой день! Вдруг он подаст мне какой-то знак, что ли… Несколько раз за вечер я даже принималась плакать, не могла сдержаться. Так безумно тосковала о моем папочке!.. Все в моей жизни случилось так быстро и неожиданно, что я не успела опомниться и что-то осознать. Любовь Хорхе, смерть папы, беременность, свадьба… Мне казалось, что я сплю и скоро проснусь, тогда калейдоскоп событий остановится.
Хорхе поселился в нашей квартире. Он очень хорошо ладил с больными девочками, он только так нас и называл: «Три мои девочки». Бабушка и мама души в нем не чаяли. Хорхе оказался очень заботливым и способным добыть все на свете. Он где-то доставал дефицитные глазные капли для бабушки, лекарственные травы для мамы, красивую одежду и косметику для меня, продукты. В университете можно было добыть все, даже «черта лысого», как со смехом говорил Хорхе со своим очаровательным акцентом.
Единственное, что немного нас всех напрягало, — это то, что Хорхе иногда уезжал на неделю или больше в неизвестном направлении. Как мы его ни пытали, он только отшучивался, улыбаясь. Говорил, что коммунисты имеют особые задания, пока еще не установилась власть пролетариата во всем мире, что он исчезает по важным партийным делам, причем абсолютно секретным.
В середине марта 1991 года, я совершенно легко родила смуглого, абсолютно здорового мальчишку, как две капли воды похожего на Хорхе, только с ярко-голубыми глазами.
Весь роддом приходил смотреть на моего красавчика сына. Хорхе был гордым и счастливым, собрал каких-то музыкантов, и они в пончо и широкополых шляпах пели под окнами родильного дома свои знойные латиноамериканские песни. Мне и женщинам из нашей шестиместной палаты больше всего нравилась песня «Йорона» — «плакса» в переводе с испанского. Оказывается, в странах Латинской Америки очень трепетно относятся к тому, что женщина плачет. Это считается признаком чувствительной и нежной души, поэтому даже песню сочинили про плаксу.
Сразу после родов мне принесли какую-то важную бумажку. Это оказался бюллетень для голосования. Мы должны были принять участие в референдуме о сохранении Советского Союза. В нашей палате лежали армянка, украинка, еврейка, грузинка, русская и я. Мы дружно проголосовали за сохранение СССР, а вечером устроили праздник: собрали продуктовые передачи и стали пировать. Самой опекаемой и лучше всех снабжаемой оказалась грузиночка Нана — ее муж напередавал столько овощей и фруктов, что можно было открыть небольшой продовольственный рынок. Я была самой молоденькой в палате, и меня женщины старательно подкармливали и опекали. Мы мечтали, что вырастим наших детей и все у нас в стране станет очень-очень хорошо.
Через несколько дней Хорхе забрал нас с малышом домой. Мама и бабушка воспрянули духом, приободрились, влюбились в нашего голубоглазого красавчика. За сменой подгузников, стиркой, кормлением и глажкой легко забыть о любой скорби.
Я уговорила Хорхе назвать сыночка Богданом. Он, наверное, был нам послан Богом, как утешение за перенесенные беды. Хорхе не возражал, хотя планировал назвать парня испанским именем. Он хотел, чтобы сына звали Карлосом. Мама настаивала, чтобы я назвала его Иваном, в честь папы. Но я была непреклонна, наш сын — Богдан, Богом дан.
Хорхе оказался внимательным и ласковым отцом — ночью вставал к сыночку, давал мне отдохнуть, мы дружно купали нашего карапуза и гуляли с ним в парке. Хорхе откуда-то притащил огромную пачку диковинных памперсов, кучу необыкновенно красивой детской одежды и очень тяжелую, но красивую коляску.
Молока у меня было много, и я начинала чувствовать себя по-настоящему счастливой женой и матерью.
В июне Хорхе в очередной раз собрался на свой секретный коммунистический сбор, сказал, что едет в город Иваново, где находится интернациональный интернат для детей коммунистов. Обещал вернуться через пять дней и снять для всех нас дачу в Подмосковье.
Через пять дней он не вернулся. Он вообще больше не вернулся. Вначале я пыталась его искать через ивановский интернат, друзей, милицию, через иностранный деканат университета, но он как в воду канул. Никто ничего о нем не знал, все только сочувственно разводили руками.
Я осталась совсем одна: без отца, без мужа, без денег, с двумя пожилыми больными женщинами и пятимесячным ребенком. Это положение было неожиданным для меня, я, к своему ужасу, поняла, что мама и бабушка ничего не могут решить, они ждут решений и действий от меня. И еще: они все время хотят есть. Все.
