— Ты куда? И почему так поздно?
— Поля пролила на себя горячий чай. Поеду, посмотрю, вдруг там помощь необходима?
Да, я не тумбочка, но в этой ситуации мне оставалось лишь подчиниться и отпустить. А что я могла сделать? Запретить? Запереть его в доме? Нику не пять лет, он мальчик большой и понимает, что делает. Будет только хуже. Как можно запрещать отцу видеть собственного ребенка? Мне оставалось лишь объяснить Тошке, почему папа, который теперь живет с нами, уехал и вернется поздно ночью.
Следующим днем Виктория позвонила вновь. Полина упала с горки на детской площадке и поцарапала коленку. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — Никитой откровенно манипулировали. Зная, что при имени дочери он сорвется в любой момент, эта женщина действовала по-женски изощренно, подключив всю свою хитрость. Ее уловки были настолько просты, что не заметить их мог только слепой. Видимо, Ник ослеп, если позволил женщине одурачить себя. Она говорила, что смирилась с его решением и не будет перечить, спокойно подпишет развод. И вместе с тем звонила по несколько раз на дню, оправдываясь беспокойством за ребенка.
— Я зашивала белье, а Полечка крутилась рядом. Никитусь, она себе косичку обрезала и чуть не поранила пальчик!
— Полечка обожглась об утюг, пока я гладила!
— Полечка ножку подвернула на ступеньках!
Полечка то, Полечка се…
Миллион проблем, которые на деле оказывались выдумкой, фантазией гиперзаботливой мамаши. Якобы гиперзаботливой мамаши. Естественно, царапина на коленке оказалась некритичной. Вместо косы девочка лишилась небольшой пряди, которая была незаметна и быстро отрастет. Никаких ран и ожогов, к счастью, не случилось, а после вывиха детки точно не танцуют под песенку в мультфильме.
Я набралась храбрости и попыталась объяснить Нику, что происходит на самом деле.
— Никит, она выдумывает все, чтобы ты был рядом! Она тебя не отпускает, она врет!
— Кирюш, поверь мне, я туда еду только к Полинке.
— Я верю тебе, а твоей пока еще жене НЕ верю!
— Все будет хорошо, не ревнуй, — он успокаивающе погладил меня по спине. — Вика просто не привыкла к тому, что меня теперь нет рядом с ними круглосуточно.
Судя по ее словам и действиям, я догадывалась, что привыкать она не собирается, поэтому решила поговорить с мамой и спросить ее совета. Правда, я с подросткового возраста не прислушивалась к ее словам, считая их слишком слабыми, особенно вкупе с библейскими аргументами. Но и отмалчиваться я не могла, чувствуя, что мы и так достаточно отдалились друг от друга. Хоть и живем на соседних улицах, и видимся частенько, но каждая из нас свои переживания держит при себе. Мама делится своими мыслями со священником в церкви, а я исповедоваться не умею и в церковь не хожу принципиально. До дрожи боюсь стать такой, как мама — безропотной, слабовольной, без всяких чувств поддержки к собственной дочери. Ведь когда я рассказала маме о том, что мы с Никитой снова вместе, она не поддержала меня, а именно это мне было необходимо. Наоборот, этой новостью она осталась недовольна, хотя никогда не испытывала к нему неприязни.
— Нехорошо поступаешь, дочь, — даже покивала в знак отрицания мама. — Семью без мужика оставила.
— Это мой мужик! У меня его забрали, а теперь он вернулся.
— Вернулся, да. А твой ли он теперь?
Вопрос философский, а значит, бессмысленный. Мой, конечно, чей же еще? С нашей самой первой встречи поняла, что это мой человек.
Только этот человек, испытывая глубочайшее чувство вины, срывался от меня после каждого звонка его изворотливой женушки.
Мне нужен был совет Ленки, но она была чем-то слишком занята и обещала мне все рассказать позже. Когда наступит это «позже» — одному Богу известно. Я пыталась разузнать у общих знакомых, что случилось с подругой, вдруг у нее какие-то проблемы, но все только плечами пожимали.
На работе написала заявление на отпуск. Хотела побыть дома и максимально проконтролировать ситуацию с Викой, но быстро об этом пожалела. Находиться в четырех стенах двадцать четыре часа в сутки, как оказалось, жутко напрягает. Пыталась работать, но мысли не складывались в предложения. В книгах буквы начинали плыть через пару минут чтения, а сюжет фильма я и вовсе не пыталась запомнить.
1.7
— Никит, останься, пообедай хотя бы! — едва ли не умоляла я. — Там наверняка очередной пустяк, и смысла ехать нет!
— Кир, моя дочь — не пустяк. Я и так виноват, что оставил их, поэтому должен оказывать всю необходимую поддержку.
— А нас с Тошкой ты когда-то не оставил? — ругаться не хотелось, но и терпение подошло к финалу. — Ты и сейчас нас оставляешь! Уезжаешь в другую семью!
— Я всегда был рядом с вами! — вот, начались предсказуемые в подобных ссорах оправдания.
— Да, но я не звонила тебе каждый день и не требовала приехать!
Тот аргумент, который бы каждый посчитал за шах и мат, на Ника не оказал ровным счетом никакого воздействия.
— Потому что я приезжал сам, когда у меня была возможность. И согласись, Кира, эта возможность у меня была всегда!
Я до боли прикусила губу. Говорить что-либо дальше было бессмысленно. Да и кто я такая, чтобы запрещать ему ездить к дочери? Знаю ведь, как важно присутствие отца в жизни ребенка. Я не должна лишать девочку ее прав. Уж она точно ни в чем не виновата.
Мама наблюдала за нашей перебранкой с такой жалостью, что мне тут же захотелось сквозь землю провалиться от стыда. Ведь пока Ленка гасится от общения со мной, мама — единственный человек, который видит, насколько мне тяжело. Только она заметила мои тщательно скрываемые слезы и опухшие глаза, которые я спрятала под толстым слоем макияжа. Мне было нечем оправдываться кроме своих чувств к Нику. Сама кашу заварила, вот теперь расхлебываю. Больно, обидно. Обидно из-за того, что Никита этих очевидных вещей не замечает. Или не хочет замечать. По его мнению, все в порядке. Обед приготовлен, пол вымыт, все улыбаются, и не важно, что улыбка — это слабо натянутая маска.
— Кира, я ухожу, — вдруг заявила мне мама.
— Хорошо, а куда ты пойдешь? — я спросила спокойно, не чувствуя за услышанным неожиданного решения, которое повергло меня в состояние катарсиса.
— В монастырь. Меня туда отец Гавриил благословил поехать.
— Когда ожидать твоего возвращения? — воздух неожиданно стал напряженным, предчувствуя потерю.
— Никогда, Кира, — у меня даже руки задрожали. — Я ухожу туда насовсем. И не отговаривай, я так решила.
Я посмотрела на нее и в глубине ее серых, подернутых легкой поволокой глаз увидела все причины, которые подтолкнули маму к этому решению. Первой причиной всегда был отец. «Он мой муж перед Богом, я должна его любить» — так она всегда о нем говорила. Вторая причина, и последняя — я. Единственная дочь, которая не может никак наладить личную жизнь. «Кому-то ведь нужно отмаливать твой грех» — услышала я, но не придала значения. В самом-то деле — какой грех? В чем я согрешила, вернув мужчину в семью? Вернув отца сыну?… Я увела Никиту: Серьезно?! Но ведь и у меня его когда-то увели. Все возвращается на круги своя, разве нет? Но моя мама, живущая по иным, религиозным законам, считала совсем иначе.
Под ее взглядом, в котором отражалась только я, и больше никто, вдруг почувствовала себя виноватой. Не перед Никитой или его женой, а перед женщиной, которая вырастила меня. В ее взгляде не было укора или упрека. В нем было разочарование. Да, она разочаровалась во мне как в дочери. До безумия больное ощущение, заставляющее испытывать чувство вины на пустом месте.
— Прости, мам, — только и смогла произнести я тихо, едва слышно. — Но я его люблю.
— Люби, дочка, — кивок головой. — Люби. Ты должна быть счастливой. Ради Антончика.
Меня накрыло. С головой, будто в холодную прорубь окунули. В голове хаотично проносились одна мысль за другой, и каждая норовила ужалить побольнее. И каждая заставляла переоценить всю мою систему ценностей, поменять выстроенные приоритеты и ответить на единственно важный, весомый, самый значительный вопрос за все последнее время. И, возможно, именно этот ответ поможет найти правильное решение. Потому что Никита сам его не найдет.
