– Подойдёт тебе, – Олег Андреевич забрал у меня стакан, и, не отрывая взгляда от картины, выпил рассол. – Вот здесь киноварь убери.
Он показывал то, что ему не нравилось.
– У меня заявлена гуашь,– обречённо пискнула я.
– Покрой гуашью.
Гуашь на масло!!! Это, как обои скотчем клеить.
– Олег Андреевич, это лажа, – оторопело сказала я, скривившись всем лицом.
– Лажа, Перепёлкина, когда печень больная, а выпить хочется.
– Так осыпется всё!!!
– Зафиксируем. День продержится, – отвечал боевой, бывалый препод. – Радуйся, что не акварель.
– Может тогда акрилом? – я уже готова была извиниться перед комиссией.
– Акрил дорого, а гуаши у меня попой кушай. И фиксатор найду.
– А если спалят? Рамка то старинная, – подняла глаза на художника. Он хмурился. – Обидно так.
– Тебе диплом нужен? Вот тут охру кинь, только не переборщи. Если сейчас начнёшь, то с перерывами к утру закончишь. Ваяй, как масло на хлеб, не стесняйся, возьми шпатель.
Это капец, животное! Ты на что меня подстрекнул? Гастарбайтер Трёхглавый! Я из-за тебя всю ночь буду такое творить, за что меня должны призирать все художники мира.
Потекла работа. «С перерывами» это значит, почти ничего не делать.
Откуда-то появилась банка с клеем ПВА, чтобы мою мазню крепить к другой мазне. Олег Андреевич поставил тепловую пушку и принялся мне помогать с другого конца холста.
После обеда сгоняла в студенческую столовку. Там голодные студенты всё уже подмели. Попросила по сусекам поскрести. Тётки жалостливые откликнулись.
С макарошками в коробке из-под красок, я шла обратно в мастерскую, когда зазвонил телефон.
– Олеся Ивановна. К сожалению, мы хотели подать на вас иск, – сказал женский голос.
– Да, подавайте уже, – я и забыла про них.
– Но в сложившейся ситуации, ваши долги переходят фирме посреднику. Всего хорошего.
Это что значит?
Тут же раздался ещё один звонок. Говорил уже грубый мужской бас.
– Здравствуй, Олеся. Надо квартиру продать, чтобы долг вернуть. Неделю думай.
И трубку бросил. А я отключила телефон.
Можно представить, в каком я виде принесла ужин Олегу Андреевичу. Он всё скинул на мою тоску по дипломной работе и взялся с другой стороны холста, обновлять рамку.
Ближе к полуночи появился Поликарпов. С бухлишком. Олег Андреевич долго гипнотизировал портвейн. И чем закончилась магия художника, я не помню, потому что отрубилась на узкой койке, среди барахла испачканного краской, предварительно заглотив стакан дешёвого пойла.
«Я в белой блузке и своей чёрной юбке-карандаш. С отличным макияжем и причёской сделанной в салоне…»
В грязных джинсах, помятой кофте. Волосы из хвоста выпадают. Из дипломной работы - листы.
Животное, разве так я представляла свою сдачу диплома? Поликарпов и Олег Андреевич дотащили многотонную монументальную работу в актовый зал. Все однокурсники с иголочки, я с перегаром. Встала рядом со своим преподом, чтобы слиться с ним, так сказать, в одно амбре.
– Лесь, ты Юрке сегодня позвони, – попросил Лёша. – Очень нужна твоя помощь. Там заказ денежный. Машину перегоним, покрасим и деньги сразу.
– Обязательно, – кивнула я, стараясь на него не смотреть. Не потому что стыдно, а потому что достал так пялиться.
Поликарпов ушёл, и я опять воспряла духом. Улыбаться блистательно не стала, потому что зубы не помню когда чистила. Как Мона Лиза стояла загадочно у загадочного полотна и защищала чью-то старую работу.
В зале на стульях и скамейках расположились родители и преподаватели. Как жаль, что моей мамочки среди них не было. Она бы мной гордилась. Она бы не допустила фиктивного брака и звонков… Мы бы разобрались, брала она в долг деньги или нет.
Добрая, нежная, ласковая. Она работала фельдшером. И так за каждого своего пациента переживала, что большое сердце не выдержало.
На глаза хотели навернуться слёзы. Но плакать я передумала, когда увидела, что среди толпы, как пропасть в чёрную бездну, сидит Даяр.
Сразу я его не признала. Он постригся. С висков выбрил жгучие лохмы, по моде. Щетина, как аккуратная бородка, сбрита острыми гранями.
Очень красиво!
Рубаха чернильная, расстёгнута у ворота, сверху чёрно-серая безрукавка на серебристых пуговицах. Он ко мне на диплом краше, чем в загс пришёл.
Сейчас разбежится и лбом об мою дипломную работу. Только вот её тридцать лет назад делали. Там такой холст! Там такая рама! Ещё не известно на что это масло накладывали. Может на гуашь.
И животное погибнет у пьедестала искусства.
Даяр смотрел на меня. Пристально, внимательно. Горели жутким пламенем его большие мглистые глаза.
Смотри, баран, что ты сделал с моей мечтой! Я грязная и с похмелья вещаю о декоративном натюрморте. Теперь, как единое целое с Олегом Андреевичем, который стоял рядом с «моей» картиной, закрыв глаза, и покачивал головой в такт моему монотонному рассказу.
Зрители подарили мне скупые аплодисменты.
На краю моей картины зафиксированная гуашь печально отходила от масла. Ещё час и рухнет моя работа, оголив правду.
Олег Андреевич проследил за моим взглядом. Проснулся, встрепенулся и быстро сгонял за белой тканью, которой укрыл не мой «шедевр».
И я, поблагодарив преподавателя живописи, закинула свою сумку на плечо и поплелась из актового зала.
Даяр жёг меня взглядом.
Я шла по коридорам, спускалась с лестницы, а он следом. Можно было не оглядываться, я чувствовала дыру в спине. Преследовал меня.
Я вышла из университета. На улице было прекрасное солнечное утро. Позднее, об этом напомнил урчащий желудок. Перед проезжей частью стоял здоровый чёрный внедорожник. Жутковатая машина. Окна тонированы, полировка отражала лучи солнца.
У джипа тусовался носатый черноглазый парень, что сопровождал Даяра в загс. Это он забрал моё обручальное кольцо. Заметив меня, широко улыбнулся.
А я резко повернула в сторону и прошла к парковке.
Там, у урны стояла одинокая художница Таня Лопухина, которая сдала диплом раньше меня. Тоже решила не тусоваться с однокурсниками. За её спиной был припаркован её личный фольксваген «Жук» жёлтого цвета. Она его ласково называла: «Мой Бамблби».
Это от одиночества начинаешь разговаривать с вещами. Вот я однажды куплю себе белый Мерседес и буду говорить ему: «Мой белый мерин, как хорошо, что ты скинул принца и верно служишь мне».
Таня курила и вроде была не в этом мире. Надо узнать, что она курит. Я тоже хочу иметь такой пофигизм на лице.
– Мартин злится на тебя, – спокойно сказала Лопухина. – Мой совет, избегай с ним встреч. Он подлый мужик.
– Тань, можно я у тебя переночую? – спросила я. – Сегодня на работу схожу и к тебе на бомонд.
Таня затянулась дымом и покосилась в сторону чёрного внедорожника. Там Даяр говорил по телефону, что-то активно кому-то втирал. Парень, как охранник, вытянул шею и оглядывался по сторонам.
– Это твой фиктивный муж? – тихо спросила Лопухина. – Не дрефь. Ритака уже всем трепанула.
– Обещала молчать, – тяжко вздохнула я.
– Не стоит ко мне напрашиваться, – она внимательно смотрела мне прямо в глаза. – Трёхглав мужчина конкретный.
– Откуда ты его знаешь? – опешила я, почувствовав что-то вроде обиды.
– Один политикан молоденький, решил к твоему мужику подлизаться. Заказал мне портрет Даяра Трёхлава.
– Имей в виду, что твой портрет в моей квартире висеть не будет. – Это была ревность! Я сама Даяру портрет напишу! И пусть блудливая Танечка свои кисти не распушает! – Лучше скажи своему заказчику, что жена Даяра попросила нарисовать барана чёрного с глазами мужа.
Танька выкинула окурок в урну и строго посмотрела на меня.
– Похоже, Леся, ты не в курсе, кто такой Трёхглав. Я в такие игры не играю. Мне деньги заплачены, я заказ выполню. А свои шутки шути с Даяром лично, раз он не показывает тебе, кто есть на самом деле. Заметила, что никто из мужиков наших однокурсниц не пришёл. Родители - да, а мужья и парни - нет. И только твой сидел всё утро и на тебя пялился. Даже телефон отключил.
