Несколько минут я таращился в звездное итальянское небо, приходя в себя от шока, вызванного столь стремительной потерей двухсот тысяч лир, а затем кое-как оделся, поднялся на набережную и, закурив, побрел в свою гостиницу. Ну и дела! Вот уж действительно за удовольствие надо пагарэ, но почему так много лир и так мало времени?
Оставалось утешаться мыслью, что столь необычное приключение не снилось и самому Казанове.
Наступил третий день моего путешествия в поисках приключений, и я, проклиная себя за вчерашнее безумство, снова отправился шататься по городу. Сначала мне захотелось разориться на гондолу, чтобы уже потом, в Москве, можно было с чистой совестью рассказывать: «И вот, когда я плыл в гондоле по Большому Каналу…». Однако, узнав расценки, пришлось переменить свое решение. Пятьдесят минут обходились почти в пятьдесят долларов! По всей видимости, достаточно дорого стоило и такси — небольшой катер, вмещавший около десяти пассажиров. Насколько я успел заметить, на такси и гондолах ездили или японские туристы, или влюбленные пары. Большинство же довольствовалось вапоретто — весьма обшарпанными теплоходиками, которые набивались под завязку, так что приходилось стоять на палубе. Одна поездка стоила четыре тысячи лир и при этом — что самое удивительное для российского человека — никто не проверял билетов, но все исправно платили!
Жаль, все-таки жаль, что я один. Наблюдая с набережной за тем, как загорелый мужик, дымя огромной сигарой и обнимая чудную блондинку, проплывает мимо в двухместной гондоле, я почувствовал такую зависть, что поспешил удалиться в первую попавшуюся улицу. Она оказалась тесновата в плечах — скорее, это была даже не улица, а щель между домами. Чувствуя нечто вроде приступа ксенофобии[4] и опасаясь цветочного горшка, готового свалиться с какого-нибудь подоконника, я быстро прошел сквозь эту щель и вышел на залитую солнцем площадь.
Честно говоря, мне уже надоело быть туристом, а потому я еще пару раз зашел в церковь, выслушал отрывок проповеди, а затем, несколько утомившись изобилием роскошного мрамора, сел за столик кафе, заказал неизменную бутылочку пива и переключился на рассматривание итальянцев. Мне они нравились.
Во-первых, — и, может быть, это самое главное, — у них было чувство собственного достоинства. Не хамская самоуверенность, не дурацкая мнительность — воспоминание лебедя о своем детстве, когда он был гадким утенком, или воображение гуся, возобновившего себя павлином, — а именно спокойное сознание того, что ты представляешь ценность сам по себе. Именно этого так не хватает мне самому, да и всем нам, воспитанным в сознании великой ценности государства.
Но еще больше итальянцев мне нравились итальянки. О, в жизни это совсем не роскошные матроны с пышными бюстами, ослепительными улыбками и пламенными взорами. Таких я видел лишь в телерекламе. По улицам же ходят чертовски милые девушки — смуглые или бледные, с карими или черными глазками. Они невысокого роста и достаточно скромно одеты — джинсы или брюки, кроссовки или легкие ботинки, по жаре на босу ногу. Пиджак, редко кофта. И копна пышных черных волос, которые они очень изящно откидывают назад своими маленькими ручками, на запястьях которых поблескивают браслеты. Но ходят они очень быстро и при этом так замкнуты в себе, что сколько я ни пытался, не мог встретить ни одного заинтересованного взора. Пару раз я даже заговаривал, делал комплименты, задавал какие-то вопросы — но, увы, быстрый ответ, который я едва понимал, — и милая незнакомка проносится мимо, прежде чем я успеваю ей что-либо предложить. А ведь я хотел пригласить пообедать в знаменитый Аквариум — узенькую венецианскую улочку, по обе стороны которой расположены рестораны морской кухни с витринами, полными шевелящихся живых омаров, крабов, креветок и разной прочей живности. Выбираешь себе омара, входишь и заказываешь — «мне вот этого усатенького». Один бы я туда, конечно, не пошел — дорого. А ведь меня уверяли, что итальянки намного коммуникабельнее россиянок!
Выкурив очередную сигарету и поразмыслив, я решил вернуться в гостиницу и пораньше лечь спать. Если завтра мне опять ничего не захочется, то надо будет собирать вещи и ехать в Рим. А сегодня обойдемся без приключений.
Но без приключений не обошлось, и по этому поводу мне пришла в голову занятная мысль — с Фортуной надо обращаться, как с женщиной. Чем меньше мы станем выпрашивать ее милостей, тем щедрее она будет.
Итак, я вернулся в гостиницу, лег на постель и закурил. Прошло, вероятно, минут двадцать, и в дверь постучало приключение…
Здесь надо бы сделать конец главы, но я не буду прибегать к таким литературным штампам и продолжу сразу. Это оказалась уборщица — солидная итальянская матрона в синем халате со щеткой и пластмассовым ведром в руке. Окинув меня оценивающим взглядом, она начала что-то говорить, делая вполне понятные жесты, на что я кинул и отступил в глубь номера. Странно, почему она не убралась с утра, когда я гулял по городу, но в конце концов какое мне до этого дело. Тем более, что предстояло неплохо развлечение — лежать на постели и рассматривать данную синьору. На вид ей было лет сорок — сорок пять, но выглядела она очень приятно. Таких ядреных женщин, относящихся к типу «мечта дембеля», хорошо иметь именно в домашнем халате и тапочках. У нее была пышная, но достаточно стройная фигура, красивые загорелые ноги и густые черные волосы. Черты лица неправильные, зато кожа свежая, а губы сочные и словно бы сверкающие от избытка жизненных сил.
Невольно мне в голову стали закрадываться смешные мысли, тем более, что и сама синьора то и дело посматривала на меня и что-то постоянно приговаривала. Русские уборщицы смотрят с ненавистью, да и ворчат одно и то же — «разлегся, окурки, бутылки», но итальянка, судя по всему, говорила нечто иное. Да, кстати, надо бы ей сказать о пустых банках от пива, которые я складывал под кровать.
Поднявшись, я подошел к ней и, когда она заинтересованно остановилась, произнес такую фразу:
— Scusi, signora, non potrebbe prendere da me… — я хотел сказать «под кроватью», но тут же осекся, получив сильную пощечину. Пока я изумленно потирал поврежденное место, на меня выплеснулся бурный поток живой итальянской речи. Мягко говоря, ошеломленный таким странным воздействием самой невинной фразы, я растерянно пожимал плечами, бормотал «прощу прощения» и вообще имел самый идиотский вид.
Но дальше произошло то, от чего я окончательно потерял голову. Увидев выражение моего лица, итальянка вдруг звонко расхохоталась, уронила щетку на пол, и, стремительно пробежав пальцами по пуговицам своего халата, внезапно распахнула его настежь. «Вот это груди!» — только и успел подумать я, ослепленный видом того, что обычно скрывают бюстгальтером, которого на этот раз не было.
