— Что касается обеда, я согласна. Лучше обсудить дела на нейтральной территории. Пожалуй, стоит послушать, что ты можешь предложить. — Клодия сказала бы что угодно, лишь бы только сменить тему и отвлечь его от этой фотографии. Она быстро выдернула ее из руки Адама и, пробормотав: «Спасибо», отошла к двери. И почувствовала, как его глаза впились ей в спину. — Я возьму сумочку и предупрежу Эми. Я не задержу тебя дольше, чем на одну-две минуты.
Оказавшись в спальне, Клодия прижала кончики пальцев к пульсирующим вискам. Если минувшие шесть недель были кошмаром, то последней каплей, переполнившей чашу бедствий, стало появление Адама. После встречи с управляющим банком она, по своей глупости, решила, что ничего хуже уже не может случиться. Как она ошиблась!
Подавив стон, Клодия всмотрелась в зеркало, стоявшее на туалетном столике. Она выглядела изможденной, измученной заботами, рано постаревшей. Расправив плечи, она поспешно отвернулась, взяла свою сумочку с комода и спрятала фотографию поглубже внутрь. Ну и вид у нее — краше в гроб кладут! Но его никогда не интересовала, ни она сама, ни то, как она выглядит, — его привлекало только ее будущее наследство. Она и не хотела, чтобы он проявлял к ней какой-то интерес, разумеется, нет. Клодия уже давно вышла из глупого возраста, когда считают весь мир прекрасным, а всех людей чистейшими ангелами. Теперь она знает, как обстоит дело в действительности, и примирилась с этим. Ради отца и дочери, она пойдет обедать с этой змеей. Клодия твердо решила добиться самых выгодных условий сделки, какие только возможны.
Но Адам, кажется, забыл о делах. Как и сама Клодия, когда поняла, куда они приехали.
Кафе «Единорог». Мифическое животное. Это было очень символично, ведь именно здесь Адам объявил ей о своей мифической любви. Клодия с горечью вспомнила об этом, глядя на маленькое, сложенное из камня строение из окна «ягуара» Адама.
— Помнишь это место? — спросил он, вынимая ключ из зажигания, и она ответила ему лишенным выражения взглядом.
— А я должна?
Она вышла из машины. Разумеется, она помнила это крошечное кафе, спрятанное в узкой, окруженной рощей долине, вдалеке от больших дорог. С тех пор Клодия не была здесь ни разу, однако могла описать все до мельчайших подробностей. Но, конечно, она не доставит ему удовольствия, признавшись, что думала об этом месте хотя бы раз после того вечера.
Они приехали сюда на его мопеде чудесным летним вечером и совместными усилиями с трудом наскребли денег, чтобы купить каждому по стакану сидра и огромный аппетитный корнуолльский пирог с мясом, который поделили по-братски. Закусив, они вышли наружу и сели на деревянную скамейку для пикника, медленно попивая сидр. Он потянулся и вытер каплю влаги с ее губ большим пальцем, медленно и осторожно. Глаза у него потемнели, и он проговорил глухим и страстным голосом: «Я люблю тебя, Клодия, и хочу, чтобы ты была моей навсегда. Теперь ты знаешь». Потом его глаза остановились на ее губах, и она догадалась, что он хочет поцеловать ее. «За остаток лета тебе придется привыкнуть ко мне, к тому, что я всегда буду рядом, и всегда буду любить тебя».
Клодии не нужен был остаток лета, чтобы к этому привыкнуть, — мысль о том, что он любит и хочет ее, опьянила юную девушку. Она сама испытала то же самое, и это привело ее в восторг. Конечно, он и прежде дотрагивался до нее — скользил рукой вдоль бедра, или легко целовал, или прикасался к груди, едва ощутимо, словно не был уверен в себе, а может, и в ней. Тогда у Клодии перехватывало дыхание, и она замирала, потрясенная откликом своего тела. После его признания, она поняла, что теперь ее ждет нечто большее и что никто из них не захочет и не сможет сдерживаться.
Больше они не говорили об этом. Они вернулись в «Фартингс-холл». Клодия крепко держалась за Адама обеими руками и впервые поняла, что значит находиться в состоянии экстаза. Высоко над ними сияла полная луна. Он поставил мопед и, не давая ей зайти в фургон и приготовить кофе, как Клодия обычно делала после их вечерних прогулок, увлек ее за собой.
Она не спрашивала, куда они идут, — это было излишне. Каким-то чутьем она поняла, что залитый лунным светом берег маленькой бухты и будет тем местом, где ей предстояло впервые отдаться мужчине, которого полюбила на всю жизнь…
Но, разумеется, она полюбила его не на всю жизнь. Клодия безжалостно напомнила себе об этом, быстро шагая через вымощенную булыжником автомобильную стоянку впереди Адама. Ее любовь умерла в тот самый миг, когда она узнала правду от Элен. И она сама скорее умрет, чем позволит ему догадаться, что помнит обстоятельства, связанные с этим местом, или хранит в памяти нечто большее, чем самые смутные воспоминания о том давно ушедшем лете.
Несмотря на свои размеры, «Единорог» имел хорошую репутацию благодаря простой, но вкусной и доброкачественной домашней пище. Они устроились за уединенным столиком в оконной нише, и Адам протянул ей меню. Клодия отложила его, не читая.
— Я буду только салат и чашку кофе.
Она сжала губы. Глупо и расточительно заказывать больше, когда она чувствует, что желудок ее все равно отвергнет любое предложенное ему блюдо.
Бровь Адама насмешливо изогнулась.
— Потому ты так похудела? Запиваешь салатные листики черным кофе?
Итак, он все же не напрочь лишился памяти. Помнит достаточно, чтобы сравнивать, сидящую напротив, исхудавшую женщину с восемнадцатилетней обладательницей пышных, женственных округлостей. Его косвенное признание, вызвало в Клодии всплеск жестокой радости, он пытался создать впечатление, что за все эти годы не вспоминал ни о «Фартингс-холле», ни о ней, но только что, ненароком, выдал себя.
Впрочем, Адам всегда был отъявленным лжецом. Наверное, в искусстве лгать он достиг самых высоких степеней.
— Мы здесь, чтобы поговорить о деле, — напомнила она и, увидев официанта с подносом, развернула большую льняную салфетку и разложила ее на коленях. — Предлагаю не забывать об этом и не опускаться до личных тем.
— Опускаться… — Он почти улыбнулся. — В прошлом, наш разговор поднимался до уровня личных отношений…
…Адам подцепил вилкой кусок пирога с рыбой, который заказал для себя, но есть не стал. Она обратила на это внимание и принялась за салат. Ей да же удалось проглотить несколько листиков, но стало не до салата, когда он откинулся на спинку стула и спросил:
— Твоя дочь… Как ты ее назвала?
— Рози.
Ей трудно было отвечать, но она не находила предлога, чтобы отказаться. Ей страшно не хотелось обсуждать с ним свою любимую, бесконечно дорогую девочку.
— Милое имя. — Лишенные улыбки глаза впились в нее, словно буравчики. — Рози Фавел. Звенит, как далекий колокольчик. Фавел? Я мог знать твоего мужа? — осведомился он.
