— Отец после этого стал другим человеком, — начала наконец Джазлин. Всю жизнь и со всеми она была открыта и искренна, с какой же стати сейчас скрывать свои мысли? — Дедушка и бабушка рассказывали, что после смерти своей жены он замкнулся в себе. Это продолжалось почти год, а затем он словно проснулся. Но это был уже не тот Эдвин, которого они знали. Скромный мечтатель, довольный домашним уютом, превратился в неутомимого искателя приключений… А впрочем, зачем я тебе это рассказываю? — прервала она себя.
— Чтобы снова затеять ссору, зачем же еще? — протянул Холден, и Джазлин невольно хихикнула. Бог знает, почему ей вдруг показалось, что этот прямой, откровенный, остроумный человек может стать ей настоящим другом.
— Хорошо, молчу. Только… только… — Она снова заколебалась.
— Ты случайно не боишься меня?
— И не мечтай! Я просто подумала… Раз уж ты так защищаешь свою тетю, думаю, тебе интересно будет узнать, что отец ненавидит писать портреты…
— Трепещу от волнения! Что же дальше? — немедленно откликнулся Холден.
— Отец терпеть не может портретов и никогда их не пишет, кроме как на заказ, чтобы заработать на жизнь. Лишь три раза в жизни он писал портреты по собственному желанию. Это были портреты матери, меня… и твоей тети. Выводы можешь делать сам.
— Еще один намек, что к тете Грейс он относится по особенному? — суховато спросил Холден.
Джазлин почти физически ощутила, как от него потянуло холодком.
— Да разве я осмелюсь? — фыркнула она и, вдруг почувствовав, что не может оставить его безнаказанным, продолжила: — Надеюсь, ты не задел ее чувств?
— Тети Грейс?
— Женщины, от которой прикрываешься мной, — промурлыкала Джазлин.
Холден мгновенно расплылся в улыбке, и девушке захотелось дать ему хорошего тумака.
— Ну разве я не говорил, что ты прелесть?
Джазлин не желала поддаваться лести. Это ничего не значит, говорила она себе. Холден обаятелен от природы и использует свое обаяние, когда ему это выгодно. И все же сердце сладко сжалось от неожиданного удовольствия. Почувствовав, что улыбка отразилась и на губах, Джазлин отвернулась и уставилась на освещаемые фарами газоны.
К тому времени, когда автомобиль свернул к ее дому, казалось, всякая враждебность между водителем и пассажиркой исчезла. Остановив машину, Холден открыл дверцу для Джазлин, взял у нее ключи и отпер входную дверь.
— Спасибо за приятную компанию, — сердечно поблагодарил он.
— Мне тоже было очень хорошо, — радостно ответила она.
И вдруг Холден склонился к ней. Сердечко Джазлин отчаянно забилось: сейчас поцелует! И действительно Холден ее поцеловал — в щеку. Коротким, дружеским, абсолютно целомудренным поцелуем. Словно какую-нибудь престарелую родственницу!
— Спокойной ночи, Джазлин, — охладил он ее ожидания и отворил дверь.
— Спокойной ночи, — поспешно ответила она и, проскользнув внутрь, захлопнула дверь за собой.
Никогда, никогда больше никуда она с ним не пойдет! Уф, как сердце колотится, даже больно. Нет, никогда! Подумать только — небрежно чмокнул в щечку, словно надоедливую кузину!
Подбежал Рембрандт и, желая выразить свою радость, начал тереться об ее ноги — судьба выходного платья Джазлин его не заботила.
— А ты почему не лаял? — одернула Джазлин пса-разгильдяя. — Тебе положено лаять на чужих!
И вдруг, забыв о клочьях собачьей шерсти на черном бархате, опустилась на колени и крепко прижала лохматую собачью голову к груди. Ей хотелось смеяться и плакать — она сама не знала почему.
Наутро Джазлин уже не понимала, что нашло на нее вчера вечером. Обижаться на родственный поцелуй в щеку! Да надо Бога благодарить, что Холден не вздумал целовать ее… ну, как-нибудь по-другому. И нечего воображать себе всякие глупости, от которых так бьется сердце! Никогда больше с ним не пойду… А с какой стати он станет ее приглашать? Разве что снова понадобится живой щит! Джазлин улыбнулась, к ней вернулось хорошее настроение. Все утро она провела за чисткой платья от собачьей шерсти.
Вечером настроение ей испортил звонок Тони Джонстона. Джазлин сказала Холдену правду: терпение ее было на пределе, и всякий раз она от души надеялась, что очередной звонок станет последним.
Но Тони звонил, не пропуская ни дня. Джазлин исчерпала весь запас вежливых слов. Ей не хотелось ссориться с Тони или жаловаться отцу, но и выслушивать его обиженно-слезливые стенания больше не было сил.
Делать нечего, придется попросить отца о помощи.
— Папа… — нерешительно начала она.
В тот же миг он заговорил:
— Знаешь, сегодня звонила Грейс… — и замолчал.
— Ты первый, — предложила Джазлин.
Отец кивнул.
— Сегодня мы с Грейс говорили по телефону. — Джазлин подозревала, что, когда Грейс не гостит у них, они с Эдвином часами висят на телефоне. — И Грейс сказала, что, поскольку погода стоит прекрасная и не похоже, чтобы в ближайшее время испортилась, она решила съездить недели на две в Гэмпшир отдохнуть.
От удивления Джазлин выпалила первое, что пришло на ум.
— С тобой? — воскликнула она.
— Умная девочка! — усмехнувшись, поддразнил ее отец. — Мы уезжаем в субботу.
От изумления Джазлин открыла рот: отец почти никогда не уезжал из дому!
— Желаю приятно провести время, — ответила она, не сомневаясь, что так и будет. — А номера в гостинице вы уже заказали?
— Мы будем жить не в гостинице. Грейс знает частный дом, где можно остановиться. Она говорит, что там хватит места для троих.
Джазлин широко раскрыла глаза.
— Хотите, чтобы с вами поехала и я?
— Я обещал Грейс, что поучу ее рисовать. Должен же кто-то присматривать за Ремми, пока она под моим руководством будет делать этюды для морских пейзажей! — Это уж точно, подумала Джазлин, за рисованием отец совершенно забывает о времени. — А так ты будешь рядом, и нам не придется беспокоиться, что глупый пес утонет в море или попадет в какую-нибудь переделку. И самой тебе полезно отдохнуть от работы. Грейс тоже хочет, чтобы ты поехала.
Но Джазлин не решалась ответить «да».
— Ты уверен?
— Конечно!
— Она сказала, две недели?
— Нет смысла ехать на более короткий срок, — ответил Эдвин.
Джазлин представила две недели в одиночестве, прерываемом только звонками Тони Джонстона. Пока отец дома, она чувствует себя в безопасности, но что будет, когда она останется одна? И вываливать на него свои проблемы сейчас, когда он собрался уехать, было бы просто нечестно. Значит, остается сбежать. Рано или поздно Тони Джонстону надоест названивать в пустой дом… Подумать только, какое счастье — две недели без телефона!
