— Как болезнестойкая и высокоурожайная? — сухо осведомился Стив. И был вознагражден мелодичным смехом, от которого у него перехватило дыхание.
— Нет, как опытный сборщик семян, привычный к походным условиям.
— Одним словом, в самый раз для летней вахты на Лугу Диксона.
Моника кивнула, оглядев Луг и осины, трепещущие на фоне бездонного голубого неба.
— Это самое красивое место из всех, где я бывала, — задумчиво сказала она и прикрыла на мгновение глаза. Затем с наслаждением сделала несколько вдохов. — А воздух здесь какой! Нежный, чистый. — Она словно пробовала его на вкус. — Знаешь ли ты, что такая красота редко где бывает?
С минуту Стив глядел, как Моника с чувственным восхищением упивается солнцем, небом и ветром. Может, он в ней ошибся? Она, похоже, такая, как, по ее словам, здешний воздух, — нежная, чистая и очень, очень редкостная. Словом, не из тех, кто гонится за легким существованием в качестве супруги богатого человека. Все женщины, приезжавшие охотиться за ним на ранчо, приходили в ужас от некомфортабельности его жилища — голые деревянные полы, столовые приборы из нержавейки, древняя кухня. Он грубо им объяснял, что вся работа по дому будет делаться его женой, а не хороводом прислуги. То же происходило на конюшне. Любая женщина, пожелавшая покататься верхом, должна была почистить стойло, починить седло и уздечку — словом, заработать себе право вывести лошадь.
После этого все женщины до единой желали Стиву катиться к черту, уезжали даже не оглянувшись, чего он и добивался. Пожалуй, Моника так бы не поступила. Ей нечего волноваться за холеные наманикюренные ногти — они у нее короткие, не мешают работать, и еще очень чистые, как и пряди платиново-светлых волос. И тяжелого физического труда вроде не боится. Он все еще видел, как девушка тянется на цыпочках в бесплодной попытке опустить топор с такой силой, чтобы откололось приличное полено. Должно быть, немало поработала, коли успела стереть кожу на маленьких ладошках. Он увидел это, когда она ставила перед ним тарелку с хлебом, удивительно пахнущим травами.
— Поем и наколю тебе дров, — проворчал Стив. Его странно волновала мысль, что почти все топливо, добытое ею с такими усилиями, ушло на приготовление ему еды.
Руки Моники, накладывающие ветчину на щербатую оловянную тарелку, на мгновение замерли. Ей вовсе не хотелось, чтобы Стив чувствовал себя обязанным расплатиться за предложенную пищу. Чем дольше она смотрела на его одежду, тем больше сомневалась, что он может позволить себе даже самую символическую плату наличными. И в то же время знала, какими гордыми бывают бедняки.
— Спасибо, — ответила девушка тихо. — Я не очень умею обращаться с топором. Там, где мы жили, не встречалось таких больших деревьев, не приходилось их рубить для костра.
Стив вонзил зубы в свежеиспеченный хлеб и закрыл глаза от несказанного удовольствия.
Нежный, душистый, теплый - такого он еще никогда не пробовал. На свежем воздухе горного луга еда всегда казалась вкуснее, чем дома, но эта просто ни с чем не сравнима.
— Лучшего хлеба я в жизни не ел, — не удержался он от похвалы. — Что ты туда положила?
— Там у ручья растет дикий лук, — объяснила Моника, усаживаясь на землю по-турецки. — Еще трава, пахнущая шалфеем, и растение, очень похожее на петрушку. Я видела — их щипали олени, так что не ядовитые. Надкусила — на вкус хорошие. Положила каждого по чуточке. Хлеб может быть основной пищей, а вкусовое разнообразие придает ему прелесть.
На загорелом лице Стива ослепительно высветилась улыбка. Но он тут же нахмурился, забеспокоившись, что кулинарка пробует всякую зелень.
— Ты полегче тут с растениями!
Моника вздернула голову.
— На огороженную часть Луга я не ходила!
— Да я не про то! Здешними травками можно и отравиться.
— Тогда бы их не ели олени, — рассудительно заметила девушка. — Не волнуйся. Перед тем как сюда ехать, я посидела в университетской библиотеке. И точно знаю, как выглядят местные наркотические и другие дурманящие и ядовитые растения.
— Ядовитые? Наркотические?
— Ага, — подтвердила она, глотая кусочек ветчины. — От одних могут быть галлюцинации и горячка, от других — потеря сознания и полная остановка дыхания…
— От растений на моем Лугу? — с возмущением переспросил он.
Моника улыбнулась этому собственническому слову «мое», хорошо понимая Стива. Она провела на этом Лугу только две недели, а чувствовала себя здесь как дома.
— В тридцати футах отсюда есть растение, которое может снять приступы астмы, свести с ума или убить. Зависит от дозы, — будничным голосом продолжила Моника. — Называется датура, а попросту дурман. Растет по всему миру. Я его сразу узнала.
Стив поглядел на хлеб, который поглощал с волчьим аппетитом.
— Не волнуйся! — ободряюще улыбнулась девушка. — Дурмана в нем нет. Он чересчур сильнодействующий. Я пользуюсь травками только для отдушки. Еще чтобы снять головную боль или вот смазываю руки. Раны быстрее заживают…
— Тут есть такие травы? — Стив посмотрел на Луг и лес с новым интересом.
Моника кивнула. Рот был занят — не могла разговаривать. Для многих народов вполне естественно, когда человек говорит и жует одновременно, но американцы этого не любят. Родители ее предупреждали. Зато хорошо, что не считают человека одержимым демонами, если он ест левой рукой. Для нее немаловажное условие — она была левшой.
— Почти все современные лекарства появляются в результате изучения народной медицины, — продолжила Моника, прожевав и проглотив ветчину. — А вдали от цивилизации люди по-прежнему надеются на травы и природные средства. При обычных недомоганиях они очень хорошо помогают и почти ничего не стоят. Конечно, когда есть возможность, любое племя, каким бы примитивным оно ни было, делает детям прививки от заразных болезней. И еще. Знаешь, семья может пуститься в страшно трудный путь за сотни миль, чтобы поместить больного или покалеченного ребенка в больницу…
Наслаждаясь душистым хлебом, Стив внимательно слушал рассказы девушки о неведомых народах и нравах, удивлялся ее специфическим познаниям. Очень скоро он начал сомневаться в своем понимании слова «примитивный». Моника росла среди людей, про которых иными словами, как «суровые», «первобытные» и не скажешь. А все же в ней самой было что-то очень непростое. Причем ее своеобразие не имело никакого отношения к хорошей одежде или окончанию какой-то престижной школы. Она совершенно особенно воспринимала неоднородность человечества — с терпимостью, юмором, пониманием. Была самым большим космополитом, самым естественным в поведении человеком из всех, кого ему доводилось встречать.
