— Я предлагаю снять картину о том, на чем стоит наш мир. Я не буду приводить здесь долгих и нудных расчетов, чтобы доказать, что наш мир держится на любви и только на любви, думаю, вы и без меня об этом давно знаете. Я предлагаю снять этот фильм, — сказал Эйб Робинсон, — но только вот одно условие. Мы должны будем снять его, руководствуясь эфемерными, подсознательными категориями. У нас не будет ни сценария, ни конкретной идеи, ни музыки, ни главных героев. Нет, конечно, это у нас будет, — невозмутимо продолжал он, — но только все это придет нам на ум уже в процессе работы над картиной. Нам придет на ум, каких взять в нашу картину героев, какую написать музыку, какие слова вложить в уста наших героев, но лучше, если они придумают для себя эти слова сами.
— То есть… как это сами? — не понял Дон Тернер.
— Да так, — пожал плечами Эйб Робинсон, — пусть что хотят, то и говорят.
— Вы вполне уверены в правильности своей идеи? — спросил его Дон Тернер.
— Вполне уверен, — сказал Эйб Робинсон, — ну не то чтобы мы пустим все на самотек, нет. У нас будет примерный план, вот Марк Тимпсон нам его и составит.
Марк Тимпсон оскорбленно смотрел на всех присутствующих.
— Мы не будем идти на ощупь, мы будем руководствоваться общеизвестными мировыми понятиями, категориями и субстанциями, — невозмутимо продолжал Эйб Робинсон, — например, такими элементарными, как плюс-минус, белое и черное, холодное-горячее, мужское и женское начало. Вот вам и два главных героя, которые должны будут вобрать в себя все эти понятия. Дальше. Четыре времени года, четыре стороны света — это тоже можно будет как-то обыграть, положим, для начала, западный мужчина и восточная женщина.
— А что-нибудь более конкретное вы можете нам сейчас предложить? — устало спросил Дон Тернер.
Боб Тернер изо всех сил таращил глаза в пространство, чтобы не заснуть.
— Да, конечно, — сказал Эйб Робинсон, — во-первых, мы не должны брать в наш фильм профессиональных актеров.
— Ну вот еще чего, — сказал Дон Тернер, — вы предлагаете всему обучать их во время съемок?
— Вам не нужно будет ничему их обучать, — сказал Эйб Робинсон, — они все сделают сами.
— Что же они сделают сами? — спросил Дон Тернер.
— Они встретятся друг с другом, с ними что-нибудь произойдет, а мы с вами пронаблюдаем за ними со стороны и кое-что подкорректируем, — беззаботно сказал Эйб Робинсон.
— Все-таки что-то подкорректируем? — с надеждой спросил Джефф Дармер.
— Да совсем немного, — сказал Эйб Робинсон. — И снимем всю их историю на пленку.
Эйб Робинсон перестал увлеченно размахивать руками и излагать только одному ему понятные и дорогие мысли и осторожно посмотрел на коллег. Все смотрели на него с чувством глубокого сожаления. Даже Боб Тернер.
— Это — примерный план, — сказал Эйб Робинсон.
— А если с ними ничего не произойдет? — спросил предусмотрительный Джефф Дармер.
— Со всеми людьми хоть что-то да происходит, — философски заметил Эйб Робинсон.
— Да, но не все их истории имеет смысл снимать на пленку, — сказал Джефф Дармер.
— За эту историю я буду отвечать головой, — улыбнулся Эйб Робинсон.
— Но это уже было, — сказал Люк Беррер, — и даже не один раз. Режиссеры и операторы ходили по городу за каким-нибудь профессиональным актером, который вовсю придурялся, будто не имеет никакого понятия о том, что его снимают, и в результате получалось неплохое художественное шоу.
— Да, — сказал Эйб Робинсон, — но только у нас все будет совсем не так. Мы действительно будем снимать самых обыкновенных людей, которые будут делать и говорить то, что захотят они сами.
Джек Марлин, второй режиссер, который обычно мало говорил, предпочитая много делать, а в данный момент учился вязать под столом, радостно улыбнулся:
— Но это же полный бред, — сказал он, — что такого нового и увлекательного нам могут сказать простые люди с улицы?
— А мы возьмем не совсем простых людей, — сказал Эйб Робинсон, — мы вычислим этих людей из миллиона. Они будут подходить и нам и друг другу идеально. Они будут умны и, главное, они будут естественны.
— Самая заштатная актриса с блеском сыграет вам эту самую естественность, — сказал Джек Марлин.
Два помощника сценариста играли под столом, кто на кого наступит первым. Джефф Дармер откинулся на спинку стула и приготовился немного поспать, на свидание сегодня он уже безвозвратно опоздал.
— Пусть вы ставите крест на всей процедуре фильмотворчества, — выступил наконец-то оскорбленный Марк Тимпсон, — но вы перечеркиваете и всю работу сценаристов. Я обычно пишу сценарий несколько долгих месяцев, а вы хотите сказать, что какие-то там естественные люди с улицы смогут вам без подсказок сымпровизировать нечто неординарное?
— Нет, что вы, — сказал Эйб Робинсон, — без вашего чуткого руководства они ничего не смогут сделать.
Марк Тимпсон сердито замолчал. Раз без его чуткого руководства они здесь все-таки ни черта не смогут сделать, что, впрочем, и так было понятно с самого начала, то вроде как бы и возмущаться пока нет никакого повода.
— Ну, — благодушно развел руками несколько подобревший Марк Тимпсон, — вы могли бы с самого начала поделиться своими планами, посоветоваться со мной.
— А мы здесь сейчас друг с другом и советуемся, — заверил его Эйб Робинсон, — для того и собрано это совещание.
Марк Тимпсон снова обиделся. Теперь он выглядел тут самым непонятливым.
Но, как выяснилось, сам Дон Тернер недалеко от него ушел.
— И все-таки я не совсем понял, — сказал Дон Тернер Эйбу Робинсону, — почему вы не хотите снимать профессиональных актеров? Сотни людей обычно задействованы в создании картины, но мало фильмов достойно внимания. А вы хотите ничего не делать, просто окунуться в жизнь, и эта жизнь принесет вам шедевр?
— Да! — громко воскликнул Эйб Робинсон.
На что Боб Тернер все-таки свалился от неожиданности с кресла.
— Совершенно верно, — добавил Эйб намного тише.
Затем все вежливо подождали, пока Боб Тернер, отряхиваясь от невидимой пыли, сядет обратно на место.
Два помощника Марка Тимпсона играли под столом в «камень, ножницы, бумага», одни они так ничего и не заметили.
— Если бы в съемках фильмов все было настолько просто, — сказал Джек Марлин, подсчитывающий петли на вязанье, — нас всех давно бы уже разогнали.
— Да и не только нас, — грустно сказал Люк Беррер.
— Я же вам уже сказал, что все — есть жизнь, — в сердцах сказал Эйб Робинсон, — вот этот пиджак есть жизнь, этот стул есть жизнь, этот стол — тоже есть жизнь, и все это — уже есть история.
