Она воротила нос от полисменишки из долины. Не один раз я унижался, ожидая ее возле школы и тащась за ней шесть кварталов до Краун-стрит. Она ответит бывало на какой-нибудь прямой вопрос, и — все. Но к тому времени я знал о ней побольше и разглагольствовал о том, что судьбою мы с ней чем-то схожи. У меня дома все умерли, но без особого шума и сам я был к тому времени постарше, чем она. А на службе моей меня из-за нее буквально затравили. Я глотал это от всех, кроме Элфи Питерса. Но он сказал о ней грязные вещи, так что мне пришлось дождаться конца нашей смены и отвести его за авторемонтную мастерскую, где такие дела обычно и улаживались. Позднее мне говорили, что первые десять минут он гоготал, кривлялся и пританцовывал, то и дело сбивая меня с ног, и кое-кто уже подумывал, что пора прекратить нашу схватку. Я долговяз и костляв и более нескладен, чем мне хотелось бы, но по мне никак нельзя судить о той силе и выносливости, которыми я всегда отличался. И вот потом, рассказывали мне, настал момент, когда он прекратил свои кривляния и взялся за дело всерьез, стремясь так уложить меня, чтобы я не поднялся. Мало-помалу руки у него тяжелели, двигался он гораздо медленнее и уже не успевал уворачиваться от моих медленных, тяжелых боковых ударов, обрушивавшихся на него как мешки с камнями, привешенные к концам двух веревок. Когда он стал валиться на землю, у меня появилась возможность перевести дух, и в конце концов он рухнул, да так и остался лежать. По рассказам, я долго стоял возле него на коленях и, тряся его, требовал, чтобы он обещал ни слова больше не говорить о Маргарет Макейрэн, он же так и лежал закатив глаза. Однако после того, как нас подлечили в отделении неотложной помощи городской больницы, он принес извинения в такой манере, которая меня удовлетворила, и выглядел так, как будто это причиняло его рту большую боль, чем причинил я.
— В следующий раз, приятель, я не стану размениваться на то, чтобы играться с тобой в начале, — произнес он.
— Назови точное время. — Я уставился на него, пока он не отвел глаза.
— Назову, когда созрею, — ответил он.
Но, насколько я понял, он так никогда и не созрел.
Как-то майским вечером я остановился, чтобы осмотреть сильно разбитый запаркованный автомобиль. После того, как я заглянул внутрь, нет ли там кого — спящего или пьяного, я выпрямился, а услышав какое-то шевеление сзади, стал поворачиваться и — очнулся спустя шестьдесят часов с двадцатью одним швом на голове. Тяжелое сотрясение мозга и коматозное состояние. Машина, как оказалось, была угнанной. Пьянчуга, угнавший ее, запарковал автомобиль и отошел, потому что его рвало. С собой он захватил лист от рессоры, потому что, по его словам, боялся кошек. Он не мог вспомнить, как меня саданул. Газеты все это дело расписали, поскольку если бы я отдал концы, что, по мнению одного из докторов, было вполне реально, это было бы убийство человека, расследовавшего уголовное преступление. Пьянчуга успел уехать на пять миль, где врезался в столб, который и свалил. В лаборатории идентифицировали следы крови на железяке и моей, то же и с остатками волос на ней.
Очнулся я в четверг, и в субботу меня разрешили навещать. Раскрыв глаза после короткого сна днем в субботу, я увидел Мег, которая сидела возле моей кровати и глядела на меня со всей своей обаятельной серьезностью.
— Как вы себя чувствуете, Фенн? — очень серьезно произнесла она, впервые назвав меня по имени.
— По-моему, совсем неплохо. По-моему, просто замечательно, Маргарет.
— Обычно меня зовут Мег.
— Рад, что вы пришли навестить меня, Мег, но это… это действительно неожиданно для меня.
— Для меня тоже. Наверное, мне следует рассказать, почему я должна была придти.
— Я… я хотел бы об этом узнать.
Какое-то время мы в упор смотрели друг на друга. Мег способна солгать по поводу каких-то мелочей, эти уловки делают повседневную жизнь полегче. Но в жизненно важных делах она требует от себя запредельной честности вне зависимости от цены, которую приходится платить.
— Они посмеивались надо мной по поводу вас, Фенн. Другие учителя. Я говорила, что вам скоро надоест, и вы бросите меня допекать. Я надеялась, что так оно и будет. Во вторник газеты написали, что вы можете умереть не приходя в сознание. Одна подруга мне сказала, что моя проблема решена, пошутить, наверное, хотела, но получилось это у нее гнусно. Когда она отошла, я обнаружила, что сижу в слезах и даже не знаю, почему. Я села на автобус, доехала до конца, это уже за городом, и вышла побродить. Я могла поклясться, Фенн, что считала вас занудой. Я часто думала о вас и полагала, что это в связи с тем, что вы меня допекаете. Но вот неожиданно поняла, что умри вы — и все бы переменилось.
— Вы снова плачете. Нет для этого причины.
— Вот так все время и происходило. Слезы появлялись… сами по себе.
— Наверное, нам лучше пожениться, Мег.
Широкая и какая-то возбужденная улыбка на ее лице заставила мое сердце замереть, но не остановила медленный поток ее слез.
— После того, как вы станете ухаживать за мной, Фенн. Ухаживать, а затем сделаете мне предложение.
— Я все время за вами ухаживал.
— Но теперь это будет по-другому, совсем по-другому.
Она слегка коснулась моей руки и исчезла из комнаты, не дав ответа. Осталось воспоминание о прохладном и мягком прикосновении к тыльной стороне моей ладони. Я целовал то место, к которому она прикоснулась. Если они не выпустят меня в воскресенье, я им тут все стены разнесу.
Действительно, как она и обещала, теперь все это было по-другому. Высокая и гордая девушка прижималась к тебе, твои руки были готовы вместе с ней обнять весь мир, сердце рвалось из груди.
— Ты должна понять меня, — говорил я ей. — Если потребуется, я могу очень и очень многое в себе изменить, но я не в силах перестать быть полицейским. У тебя будут лучшие варианты, и тебе стоит их подождать, быть может, ты решишь сделать выбор в пользу какой-то более… значимой жизни в более приятном уголке мира.
— Тебе следует понять меня, Фенн Хиллиер, — говорила она. — Я там, где моя любовь, такой уж я создана. В этом моя сущность. Я предназначена человеку, который заполняет сейчас всю мою жизнь, и я счастлива, что мы тянемся друг к другу, потому что в тебе есть… добродетель. Я стану любить тебя в любом случае, так уж, видно, судьбой указано. И из-за твоей добродетели, Фенн, не должно быть у меня никаких барьеров и тормозов, я готова отдавать тебе что имею, и я сделаю тебя очень, очень счастливым. Вот поэтому для меня быть не может какой-то более значимой жизни, и где бы мы ни оказались, это будет самый приятный в мире уголок.
