— Уоте, — тыча пальцем в кран, зло повторила иностранная туристка Наталья. Если бы у нее сейчас было копье с костяным наконечником, она стукнула бы им непонятливую эфиопку по башке.
— Уоте, — подтвердила эфиопка очень ласковым тоном, каким говорят с маленькими детьми и клиническими идиотами. — Колд уоте, уорм уоте.
Не спуская с нее глаз, эфиопка сделала неуловимое движение над краном, пустила воду, наскоро сполоснула руки и непонятно каким образом перекрыла воду. И ушла, пятясь. Смотрела она заискивающе. Она боялась иностранную туристку Наталью.
В туалете аэропорта имени Бен-Гуриона, среди зеркал, мрамора и прочего евроремонта, над белоснежной раковиной стояла иностранная туристка Наталья и, ревя в три ручья, дергала злосчастный рычажок. Ей уже не хотелось пустить воду. Ей хотелось выломать его к чертям собачьим с мясом.
Вода хлынула, когда она дернула рычажок вверх. Его и надо было дергать вверх. Не с такой, конечно, силой. А поворотом вправо-влево регулировалась температура. Уорм уоте, колд уоте.
Наталья зарыдала еще сильнее. Она рыдала по своей одинокой изгаженной жизни, в которой и прокладки-то появились недавно, а так была скрипучая синтетическая вата, и за все двадцать девять лет не было ни вежливых стюардов, ни чистых туалетов, ни других простых вещей, доступных всяким негритянкам, у которых папа охотится в саванне с костяным копьем. Хотя он может оказаться и профессором математики — не в этом дело. А дело в том, с холодным остервенением сказала себе Наталья, что больше я так жить не буду.
Как «так», она знала прекрасно — от зарплаты до зарплаты, на просроченных продуктах с оптовки, — и упиваться этими подробностями не стала. А вот как жить не «так», а по-другому, было совершенно непонятно. Над этим требовалось подумать.
— Где вы были?! — заорал на нее Гера.
Наталья уже знала, что пузатый настолько же впыльчив, насколько добр и профессионально цепок. В нем просто вырабатывалась лишняя энергия, и он ее время от времени стравливал, как пар из котла, чтобы не взорваться. Но пережитого в туалете унижения ей было достаточно не только на сегодня, а и на всю оставшуюся жизнь. И Наталья не стала говорить, что, мол, женщин о таких вещах не спрашивают, а послала его открытым текстом, многословно и с украшениями, как это умеют делать медицинские работники, служившие в зоне боевых действий.
Ее очередь прошла, в зале было почти пусто, но уже начали подходить пассажиры со следующего рейса. Бросилась в глаза непонятная табличка русскими буквами: "Зал абсорбции". Гера, обиженно выпятив нижнюю губу, молча подхватил чемоданы и пошел к таможенной стойке. По такому его поведению было ясно, что пузатый — не танк и не подкаблучник. Танк ответил бы и бросил ее чемодан. Подкаблучник бы чемодана не бросил, но по-бабски долго стал бы выяснять отношения. То есть Гера принадлежал к любезной Натальиному сердцу категории управляемых. Однако ставить ему пятерку Наталья поостереглась, потому что наделяла отметками только тех мужчин, которых определенно хотела.
Если это кому-нибудь интересно, загранпаспорт ей оформил через редакцию Гера. Наталья палец о палец не ударила, разве что сходила сфотографироваться. Гера вписал ее в какой-то общий список, и этот список проскочил по всем до сих пор неизвестным Наталье инстанциям просто пулей. Потому что, объяснил Гера, никому не охота связываться с журналистами. С журналистами все работают как должны и чуть-чуть лучше, чтобы не давать информационного повода. Информационный повод — это, например, скандал, про который журналисты начинают писать. Всякие награждения и производственные достижения считаются слабыми информационными поводами, потому что люди гораздо охотнее читают про скандалы.
Или вот еще журналистское словечко — ньюсмейкер. Человек, который подал информационный повод. В данном случае — Наталья. Ньюсмейкеров журналисты обихаживают всячески и набиваются к ним в личные друзья. И то, что какой-нибудь журналист с ньюсмейкером переходят с "Георгия Анатольевича" и "Натальи Михайловны" на «Геру» и «Наташу», оставаясь при этом на «вы», может означать, что настырный журналист всего-навсего вмылился в доверие к ньюсмейкеру. И не больше того.
Так что фиг ему, а не пятерка. Хотя, если ставить отметки, Гера последнее время выглядел круглым отличником.
Двухэтажного автобуса не было, потому что не было в нем нужды. Они прошли таможню, а потом внутренним рейсом на маленьком самолете за полчаса перелетели в Эйлат.
Сверху город казался маленьким и белым — как игрушечка. И пальмы, и лазоревые бассейны, и чернильное Красное море, и непредусмотренные Натальиными мечтаниями бурые выветренные горы — все без вранья.
Гера вел себя, как будто это не его послали на солидное количество букв. Может быть, считал, что ничего выдающегося не произошло. Где-то в аэропорту он успел сцапать со стойки пачку рекламных проспектов и весь полет развлекал Наталью цитатами, для доходчивости вставляя в рекламные тексты ее имя.
— Море, Наташа, чистое, как правило, спокойное. Температура в августе… — Он шарил пальцем по таблице. — Ага, воды — двадцать пять, воздуха — тридцать девять. Если ваша грудь, Наташа, не оскорбляет эстетические чувства соседей, смело обнажайтесь.
Там было и похлеще, но по-английски. Гера перевел:
— Мальчики. Выбор… Хэндсом — не помню… Привлекательных, что ли… парней для вашего, Наташа, удовольствия.
А у Натальи, между прочим, в этот самый момент опять лило на нервной почве. Или это случилось от перепада давления, потому что самолет начал снижаться. Или, если признаться себе, из-за Паши.
Где ты, Костомаров Паша Васильевич тридцати двух лет, с женой в разводе, мой первый за полгода?! Разбередил ты мне, Паша, душу и прочие органы. Про Спящую красавицу мультик смотрел? Так вот, Паша, в этой детской аллегории на сугубо специальные темы он разбудил не какую-то там красавицу, а командную систему. А дальше само пошло. Лифчики без поролона носить стесняюсь, вот до чего дошло. Чуть что, соски вскакивают, как неприлично сказать что. Как солдаты по тревоге. Доктору это, Паша, не к лицу, особенно когда доктор принимает кого-нибудь не старого и не то чтобы очень больного. А у меня, учти, последний день, хотя льет как из ведра, и следующие десять дней — семь золотых и три пониженного риска — пропадут совершенно зря. Если, конечно, не считать номера в отеле, который убираю не я, а также пальм, лазоревого бассейна, гор и Красного моря.
