— Благодарю вас…
— Тебя.
— Благодарю… тебя.
— Ты исполнишь мою просьбу?
Кекин шагнул к Натали и, вытянув вперед руки, нерешительно коснулся ее. По лицу графини пробежала тень неудовольствия.
— Ты спрашивал, что должен сделать, чтобы помочь мне?
— Да, — отдернул руки Кекин.
— Тогда не убирай рук, — настойчиво произнесла она, и Нафанаил вновь положил ладони ей на плечи. — Ты должен всем сердцем желать помочь мне. Тогда все получится. Но твоей воли спасти меня я не чувствую.
— Должны чувствовать, — возразил ей Кекин. — В моем желании помочь вам вы можете не сомневаться.
— Ты…
— Ну да, ты можешь не сомневаться.
Это было сказано, действительно от души. Прикажи она ему сейчас, скажем, броситься в Суру, море или холодный океан, Нафанаил с радостью сделал бы это, даже если бы желание ее являлось простым капризом. Прекрасная и трогательная, она нуждалась в нем, в его защите, в его помощи, и Нафанаил всем своим существом откликнулся на ее немой призыв, а в голове мелькнуло: «Пропал…» По матовой белизне лица Натали пробежал легкий розовый румянец, и она кротко улыбнулась.
— Вот теперь я верю тебе и чувствую твердость твоей воли, — произнесла Натали, ресницы ее затрепетали, но она так и не открыла глаз. — Я вижу свет вокруг тебя, с твоих ладоней струятся прямо на меня целебные серебряные лучи. Благодарю.
С этими словами она сделала шаг вперед и обняла Нафанаила, прижавшись лицом к его груди. Он застыл, невольно разведя руки в стороны, наподобие истукана, ощущая только тепло ее тела и легкий зуд в подбородке, уткнувшемся в облачко белокурых волос Натали.
Объятие длилось несколько мгновений. Затем она отступила и открыла сияющие глаза.
— А зачем ты держишь под подушкой пистолет? — вдруг спросила Натали. — Ведь ты же никого не боишься?
— Ну… — не нашелся ничего ответить Нафанаил, продолжая стоять с вытянутыми в сторону руками.
— И зачем ты отобрал его у доктора?
— Оружие в руках человека, не умеющего с ним обращаться, может привести к неприятностям для него самого, — пришел, наконец, в себя Кекин и опустил руки. — И потом, я не отобрал пистолет у доктора, а взял его на время.
— Вот тут ты лукавишь, — улыбнулась Натали. — Ты его отобрал навсегда. Не советую пытаться меня провести, особенно в утренние часы. Все равно ничего не получится. К тому же, — она на мгновение задумалась, — доктор Гуфеланд превосходно разбирается в пистолетах и отменно стреляет.
— Он вам… тебе сам это говорил?
— Нет. Я просто знаю…
Потом была дорога, скучные пейзажи, четыре или пять остановок, во время которых Нафанаил перебросился несколькими фразами с графом, постоялый двор и постель в комнате, соседствующей с комнатой, занимаемой Платоном Васильевичем. Уже в постели, засыпая, Кекин поймал себя на мысли, что в течение всего этого дня ни разу не подумал о Лизаньке Романовской. Еще вчера, такая близкая и заставляющая думать о себе постоянно, сегодня она была так далека, будто существовала в какой-то другой жизни, за которой закрылась дверь, и оставалось только запереть ее на большой амбарный замок, а ключ выбросить в Волгу, что плескалась в нескольких десятках саженей от постоялого двора. И продолжать жить дальше.
После Нижнего Новгорода дорога стала прямее и лучше, и путь до Владимира поезд графа Волоцкого, состоящий теперь из берлина, дормеза и венской коляски Кекина, проделал всего с одной ночной остановкой.
В Москву решили не заезжать и, доехав до городка Покрова, свернули с тракта на проселок. Переночевав в Киржаче, во второй половине дня добрались до Александрова и, переправившись через Дубну, покинули, наконец, пределы Владимирской губернии.
До имения Волоцких, села Никольского, доехали только вечером.
За время пути, в одну из остановок на ночь, случился весьма неприятный инцидентус. Милая и приветливая с Нафанаилом по утрам, Натали была холодна с ним вечерами, и он ловил на себе ее взгляды, которые вполне можно было назвать неприязненными. А в этот вечер, покинув свою коляску и направляясь на постоялый двор, он услышал из окна дормеза слова, крепко его огорчившие и надолго засевшие в голове.
— Тетушка, погодите выходить, — сказала Натали, встретившись взглядом с Кекиным и отпрянув от окна, будто она увидела за ним что-то крайне неприятное для себя.
— А что такое?
— Пусть пройдет этот господин. А то он постоянно вокруг нас вертится.
— Как скажете, Наталия Платоновна, — услышал Нафанаил голос Августы Карловны. — Но только вы сами пожелали, чтобы он был рядом с вами. Так что это, можно сказать, ваша микстура, которую вы сами себе прописали.
— И правда, тетушка, он положительно похож на микстуру. Такой же противный.
Слова эти оглушили Нафанаила. И зачем он только поддался на уговоры графа? Сидел бы сейчас у себя в усадьбе, любовался на закат и потягивал винцо, не отягощая себя никакими заботами и, главное, мыслями.
Конечно, женщине, да еще такой прелестной, как Натали, можно простить многое. Но из этого многого есть вещи, которые нельзя простить любимой женщине. Ведь то, что он влюбился в Наталию Платоновну, Нафанаил понял в то мгновение, когда положил ладони на ее вздрогнувшие плечи.
Кекин не считал себя красавцем. Однако знал, что нравится женщинам. Это не он, а они не раз говорили, что перед ним трудно устоять, что его жесты полны достоинства и изящества, а голубые глаза манят и тревожат. Это не он, а они восхищались его силой и мужественностью. Но быть для женщины, в которую влюблен противным, наподобие пилюли или горькой микстуры… Нет, это непереносимо. Вон отсюда, подальше от нежных тенет, которые ранят душу, как лезвие бритвы.
Очевидно, его лицо было столь кислым, что привело в замешательство графа, когда отставной поручик пришел к нему с объявлением о своем намерении покинуть их семью.
— Помните, граф, одно из условий нашего соглашения? — без обиняков спросил Нафанаил.
— Какое? — не понял поначалу вопроса Платон Васильевич.
— Я оставляю за собой право покинуть вас, если мне будет плохо и неуютно.
— Помню.
— Так вот, мне плохо и неуютно, — твердо произнес Кекин и посмотрел графу в глаза.
— А из чего, простите, вы сие заключаете? — вскинул брови Волоцкий. — Вас кто-то оскорбил?
— Да, — просто ответил Нафанаил.
— Кто? — нахмурился граф.
— Ваша дочь…
— Ну, слава Богу, — облегченно выдохнул Волоцкий. — А то уж я подумал…
— Что значит — слава Богу? — удивился Кекин. — Я крайне неприятен вашей дочери. Я ей просто противен, как какая-нибудь микстура. И я сам это слышал…
