Синтия Хэнд - Безграничная (ЛП)

Неземная — 3

Посвящается моему отцу, Роду.

 Тот, кто пред тьмой направит

К пристанищу чрез бездну твой полет,—

Меня в пути суровом не оставит

И к цели приведет.

Уильям Каллен Брайант1

Первое, что я узнала — темнота. Например, кто-то просто выключил свет. Я щурюсь в темноте небытия, напрягаясь, чтобы что-то увидеть, хотя бы что-нибудь, но мои глаза не могут сфокусироваться. Предварительно я убеждаюсь, что стою на полу, который, как ни странно раскосый и словно наклонен вниз. Я делаю шаг назад, и моя нога упирается во что-то твердое. Останавливаюсь. Стараюсь восстановить равновесие. Прислушиваюсь.

Раздаются голоса, слабые голоса, откуда-то сверху.

Я не знаю, что это за видение, где я, и что должна делать, не знаю от кого прячусь. Но я уверена в одном: я прячусь.

И происходит что-то ужасное.

Возможно, я плачу. Шмыгаю носом, но не пытаюсь вытереть его. Я не двигаюсь с места. Боюсь. Думаю, что я могла бы вызвать свое Сияние, но тогда они меня обязательно найдут. Вместо этого я стискиваю свои пальцы в кулаки, чтобы остановить дрожь, которая охватывает все мое тело. Темнота окутывает меня, и на мгновение я пересиливаю в себе желание вызвать Сияние, так сильно, что ногти впиваются в ладони, оставляя следы.

«Все в порядке, — говорю я себе. — Успокойся».

И я позволяю тьме полностью поглотить себя.

Я резко прихожу в себя и обнаруживаю, что нахожусь посреди своей спальни. Груды старых журналов, которые я уронила, валялись у моих ног, когда меня застало видение. Мое дыхание все еще таилось в легких; мои мышцы напряглись, словно готовились к бегу. Свет, льющийся через окно, режет глаза. Я моргаю, глядя на Билли, подпирающую косяк двери моей спальни и понимающе улыбающуюся.

— В чем дело, малыш? — спрашивает она, когда я не отвечаю. — Видение?

Я тяжело вздохнула.

— Откуда ты знаешь?

— Я их тоже вижу. К тому же, я уже была среди людей, в жизни которых видения присутствуют большую часть моей жизни. Я узнаю их, стоит мне только взглянуть на их лицо. — Она приобнимает меня за плечи и садится рядом на край кровати. Мы ждем, пока мое дыхание успокоится. — Ты хочешь поговорить об этом? — спрашивает она.

— Пока не о чем говорить, — отвечаю я. — Может, это не только мое видение?

Билли качает головой.

— Если ты захочешь, то всегда можешь рассказать мне все, если это поможет тебе. Но видения, по-моему, твои и только твои.

Я вздохнула с облегчением от того, как она непринужденно об этом говорит.

— Как ты это делаешь? — Через минуту спрашиваю я. — Как ты можешь нормально жить, когда знаешь, что случится что-то плохое?

Она улыбается, но в ее улыбке кроется боль. Она кладет свою теплую смуглую руку поверх моей.

— Нужно научиться находить свое счастье, детка, — говорит она. — Выяснить, что является смыслом твоей жизни и держаться за это. Попытаться перестать беспокоиться о том, чего ты не в силах изменить.

— Легче сказать, чем сделать, — вздыхаю я.

— Это войдет в привычку. — Она похлопала меня рукой по плечу, после чего легонько его сжала. — Ты в порядке? Готова к великим свершениям?

Я выдавила слабую улыбку. — Да, мэм.

— Отлично, тогда приступай к работе, — игриво говорит она. Я снова начинаю заниматься тем, чем занималась до того, как меня настигло видение — упаковываю вещи. Билли же берет пистолет со скотчем и начинает заклеивать готовые коробки. — Ты знаешь, я помогала твоей маме упаковывать вещи в Стэнфорд еще в 1963 году. Тогда мы жили в одной комнате в Сан-Луис-Обиспо, в маленьком домике на пляже.

«Я буду скучать по Билли», — думаю я, в то время как она продолжает работать. Большую часть времени, когда я смотрю на нее, я не могу не видеть в ней маму. И это вовсе не из-за внешности, ведь они совсем не похожи, за исключением того, что обе высокие и красивые. Дело в том, что, как у лучшей подруги моей мамы примерно последние лет сто, у Билли миллион воспоминаний, как, например, это о Стэнфорде. Веселые и грустные истории, например, о том, как маме сделали плохую стрижку, или как она подожгла кухню, пытаясь приготовить бананы «фламбе»2, или как они были медсестрами во время Первой мировой войны, и мама спасла жизнь человека при помощи заколки и резинки. Быть с Билли это почти то же самое, что быть рядом с мамой. Те несколько минут, когда она рассказывает истории, мама как будто снова жива.

— Эй, ты в порядке? — спрашивает Билли

— Почти готово. — Я кашляю, чтобы скрыть хрипоту в голосе, складываю последний свитер, кладу его в коробку и оглядываюсь. Хоть я упаковала не все, а оставила на стенах плакаты и кое-что еще из моих вещей, моя комната выглядит опустевшей, словно я уже переехала из этого места.

— Не могу поверить, что послезавтра я буду жить не здесь.

— Ты можешь вернуться домой в любое время, — говорит Билли. — Помни об этом. Это твой дом. Только позвони и скажи мне, что ты уже в пути, и я прибегу, чтобы застелить кровать свежими простынями.

Она похлопала меня по руке и пошла вниз, чтобы поставить коробки в свой грузовик. Завтра она тоже отправится в Калифорнию, в то время как брат Анжелы уже начнет учебу в предпоследнем классе средней школы Джексон Хоул. Ему нравится играть в футбол, пить рано утром отвратительные протеиновые коктейли и бросать массу разнопарных вонючих носков в корзину для белья. Мне следует прямо сейчас пойти к нему, постучать в дверь и услышать, как он скажет «Уходи!», но в любом случае я войду, и тогда он посмотрит на меня из-за своего компьютера, и возможно, убавит свою ритмичную музыку на один-два тона, ухмыльнется и спросит «Ты еще здесь?», и может быть, я придумаю в ответ что-нибудь остроумное. Но, в конечном счёте, мы оба знаем, что он будет скучать по мне, а я буду скучать по нему.

Я уже скучаю по нему.

Внизу хлопает входная дверь.

— Ты ждешь кого-нибудь? — спрашивает Билли.

И я слышу, как на подъездной дорожке останавливается машина.

— Нет, — кричу я. — Кто это?

— Это к тебе, — говорит она.

Я спускаюсь по лестнице.