Новый Орлеан.
Далекое будущее.
Освещенный заходящим солнцем и полностью проржавевший изнутри от ненависти ко всему живому Ник, стоял на вершине того, что осталось от здания Пивоварни Джекс, наблюдая, как его любимый город сравнивают с землей. Его демонические глаза сверкали голодом и самодовольством, отражая огни вокруг него. В нем больше не оставалось ничего человеческого, он посмотрел на свою руку с зажатым в ней мечем. Под золотыми доспехами извивались черные и красные узоры его демонической кожи. Высоко подняв голову, он стоял высокий и непокорный, с широко расправленными темными крыльями. Наконец он стал самим собой, яростным и пугающим всех, кто находился близко к нему.
И именно эта бойня кормила сейчас его темную душу.
Полное разрушение и абсолютное человеческое отчаяние. И не было кухни лучше. Не было зрелища приятнее.
Он был бесконечно счастлив, что пережил отраву своей войны против людей и богов.
По асфальту площади Джексон были разбросаны куски вертолета. Но это были не единственные останки, лежащие на улицах… От этого гротескного вида желудок его сжался бы, останься у него хоть какие-нибудь чувства. Однако, все его нежные чувства исчезли, как и город, который люди когда-то называли домом.
И лишь ненависть и гнев управляли им теперь.
Пока он смотрел на все это в одиночку, его демоническая армия пировала останками бедных созданий, которые попытались сражаться, и тех глупцов, что пытались сбежать. Скоро, некому их будет оплакивать.
Он рассмеялся торжествующе. Он выиграл эту войну и стал повелителем. Некому было бороться с ним теперь.
Неожиданно ветер донес до его ушей нечто странное. Он услышал…
Человеческие голоса. Не визжащие от страха или молящие о пощаде, как другие. Они были…
В соборе. Это были голоса воинов, готовящихся к битве.
Но как? Никто не должен был уцелеть.
Ник закрыл глаза, пытаясь узнать что это с помощью своих сил. Внутри когда-то знаменитого собора звенели крики детей, когда его воины выносили крепкие двери. Кто-то укрепил ее против его демонов скамейками и будками для исповедей.
Нет, не кто-то…
Три женщины стояли в центре нефа, готовясь защищать кучу детей и небольшую группу матерей, спрятавшихся за алтарем. В отличии от них, тех, что плакали и беспомощно хныкали, три женщины достали оружие.
Он ясно видел их в своем сознании. Близняшки, которых он когда-то называл друзьями, Табита и Аманда, стояли с другой женщиной, чье имя он не знал. Она была ему знакома, но по какой-то причине он не мог назвать ее имя.
Но это было не важно.
Вооруженные мечами, ножами и арбалетами, они казались потрепанными битвой и уставшими. Но они по-прежнему стояли, как яростные воины, готовые бороться до конца. Волосы Табиты были покрашены в черный, а Аманда оставила свой натуральный красноватый оттенок. Как обычно Табита была затянута в кожу. Одежда Аманды была обтягивающей, в стиле костюмов для йоги, для свободы движений. На третьей женщине была военная одежда, в комплекте с жилеткой Кевлар и военными ботинками. Ее выпрямленные с помощью химии, длинные темные волосы были убраны с лица, а на темной коже ее левой щеки виднелся большой синяк.
- Мы не сможем сдержать их, - прошептала Табита другой женщине, так, чтобы дети не услышали.
Аманда упрямо задрала подбородок.
- Тогда мы умрем, защищаясь… как и наши семьи.
Третья женщина кивнула.
- Acta est fibula.[1]
Табита и Аманда хмуро уставились на нее.
Она проверила заточку меча, прежде чем снова заговорила.
- Пьеса сыграна? Последние слова Цезаря?
Табита закатила глаза.
- Я знаю, что это значит, женщина. Я была замужем за римским генералом. Но черт, если ты собираешься цитировать Цезаря, то уж лучше используй veni, vedi, vici[2].
- Пришел, увидел, победил? – спросила Аманда недоверчиво. - Шутишь? Отличная попытка, Табби, но к сожалению сегодня надерут именно наш зад.
Раздался громкий удар, и двери прогнулись.
Табита прорычала.
- Они приближаются.
Аманда и Табита стояли плечо к плечу рядом с третьей женщиной, выставившей руки вперед. Пламя обхватило ее руки, и он понял, что женщина не человек.
Она была богиней…
Не Маат, с которой он вырос, но она напомнила ему египетскую богиню, которую он встретил и убил век назад. Знать бы еще кто она.
Используя телекинез, Аманда пыталась удержать двери. Но кроме кровотечения из носа, она не добилась ничего, и демоны пробились раскидывая скамейки и будки во всех направлениях. Его армия ворвалась в церковь и направилась прямиком к детям.
Как древние солдаты противостояли им и дрались с непревзойденными навыками. Табита смела трех демонов одним ударом меча, а Аманда и другая женщина убили и того больше.
Несколько минут казалось, что они побеждают.
Но они были ничем по сравнению с бессчетным числом нападавших на них демонов. Первая пала Аманда, и Табита побежала, чтобы помочь сестре. Убрав их с дороги, его армия развернулась к третьей женщине и устремилась к ней. Она сдерживала их файерболами еще три минуты. Но и она, наконец, пала под превышающим числом врагов.
Дети и женщины побежали в конец церкви. Но это не помогло им совсем. В унисон, армия понеслась к ним.
- Приятного аппетита, - прошипел Ник.
Он собрался отвернуться, но один демон привлек к себе внимание. В отличии от остальных он не сражался и не преследовал людей.
Одетый в черные доспехи, он, казалось, истекал кровью, хотя не был ранен. Этот демон был свирепее остальных. Малфас изучал тела женщин взглядом полным недовольства и горя.
Пока не понял, что Табита была жива.
Он встал на колени рядом с ней и нежно приподнял ее голову.
- Табби… Мне так жаль.
Сморщившись, она открыла глаза и попыталась вдохнуть. Она горько рассмеялась, обнажая покрытые кровью зубы.
- Есть вещи, которые жалость не исправит, Калеб.
- Тссс, не говори. Я могу…
- Ты подвел нас, - выдохнула она, не давая Малфасу продолжить. Она облизнула разбитые губы, а затем обмякла в его руках. Ее глаза закатились.
Табита Лейн Деверо Магнус умерла.
Сморщившись, Калеб прижал ее к сердцу, погладив ее окровавленные волосы.
- Нет, Табби. Я подвел себя, - он посмотрел на двух других женщин, слезы бежали из его демонических глаз. -Но хуже всего, я подвел Ника.
Эти слова задели Ника. Как смеет его слуга жалеть его. Он не какой-то ничтожный человечек, чтобы относиться к нему, словно он был ничем.
