Приемная дочь Бабы Яги
Meleth
Пролог
Дождь шел тугими ледяными струями, от которых даже у самого закаленного непогодой человека сводило судорогой пальцы на руках, и так не к месту появлялась вездесущая простуда окрашивающая нос в рдяный цвет и добавляющая голосу тот милый гнусавый акцент превращающий «мокрого» в «бокрава». Дождь шел вот уже вторые сутки. Вторые сутки раненым зверем ревел стылый осенний ветер, заглушающий даже громовые раскаты непонятно по какой причине проявившейся в разгар осени грозы. Раскаленные росчерки молний второй день приводили в смятение и так до смерти напуганных крестьян, раздражали своей навязчивостью более богатое общество и повергали либо в бешенство, либо в уныние редких странников, отважившихся высунуть нос из сухого и теплого дома. Именно такого вот путника, бредущего по берегу Звонкой, а ныне мутной, бурлящей и пузырящейся, речушки и увидела русалка Верея.
Верею в отличие от людей не пугала разбушевавшаяся стихия. Наоборот. Ей доставляло удовольствие просто сидеть на замшелом камушке, помнящем еще Верейку-птичницу с горя бросившуюся в Звонкую, не пережив первого в своей семнадцатилетней жизни предательства. Тогда, две сотни лет назад, этот неприглядный валун находился на берегу, сейчас же воды в реке поднялись и камень оказался в добрых трех саженях от поросшего травой бережка. Тогда жил Денька кузнецов сын, променявший любовь первой красавицы села на богатое приданное дочки скорняка и на эту самую дочку собственно.
Так много лет прошло. Умер от старости в окружении большой семьи предатель Денька с рябой женушкой, умерли их дети, внуки и правнуки…, а Верея до сих пор до боли четко запомнила самодовольное круглое все в оспинках лицо дочки скорняка и прячущего от нее глаза Деньку. Русалка фыркнула, тряхнула мокрой копной черных с заметной прозеленью волос, ударила босой ножкой по воде и засмеялась, ловя ладошками, брызги и дождевые капли. Ее смех резко оборвался, когда невдалеке послышался отчаянный рев человечьего младенца.
Верейка закрутила головой, стараясь понять, откуда доносится плач, приметив направление, соскользнула с валуна и стремительно поплыла на звук. Зачем? Это люди придумали, что русалки бесчувственные и холодные, что мстя, убивают мужчин, заманивая их в воду и там топя. Что сделаешь, если эти самодовольные глупцы, вместо того, чтобы бежать завидев речную деву, сами бросаются к ней пытаясь поймать. Конечно, русалки тоже не безгрешны. Они частенько завлекают приглянувшихся мужчин для того, чтобы развлечься, а заодно и жизненных сил попить, но их ли вина, что мужчины хотят большего и погибают, не дотянувшись до желаемого.
Плач перерос в громогласный рев, тут же и оборвавшийся. Если бы сердце у Вереи до сих пор билось, то в тот момент оно бы точно пропустило удар, а то и два. Она услышала всплеск, будто от крупного брошенного камня, перекрытый новым громовым раскатом. Одновременно со всплеском из кустов волчьего лыка, росшего у поворота Звонкой, быстрым шагом вышел давешний путник высокий и нескладный, закутанный в плащ с глубоко надвинутым на голову капюшоном. Он, не оглядываясь, зашагал прочь от реки и быстро скрылся за пеленой дождя. Но Верея не стала дожидаться, когда он отойдет достаточно далеко. Она плыла на пределе своих немалых возможностей, но похоже все равно опоздала.
Русалки видят в водяной толще даже лучше чем на суше, и Верейка мгновенно заметила серый комочек, медленно опускающийся на дно. Подплыла, обхватила руками, вынырнула на поверхность и, как рыбка, выскочила на бережок, прямо под раскидистой ивой. Русалка села на оставшуюся до сих пор сухой под густым пологом листвы траву и поспешно начала разматывать ткань, в которую было укутано маленькое тельце.
Первый раз за много столетий Вереи хотелось рыдать и выть в голос от безысходности. Крошечная новорожденная девочка не дышла. У русалки вырвался тоненький всхлип и на глаза навернулись слезы.
— Как же так?! — разревелась она, бестолково встряхнув маленькое тельце.
Новый приступ рыданий перекрыло изумление, граничащее с шоком — девочка открыла глаза…
Глава 1. Кот, русалка и младенец в люльке
На уютной небольшой кухоньке было полутемно, только одинокая свеча на грубоватом столе из цельного дерева освещала пространство вокруг, выхватывая из тьмы небогатый интерьер жилища. Большая беленая печка с полатями, прикрытыми красной занавеской с вышитыми бело-черными узорами, была жарко натоплена. Рядом с печкой притулилась широкая лавка, на которой дремал крупный рыжий кот с лобастой головой и длинным пушистым хвостом, нервно подергивающимся время от времени. Коту, возможно, снились мыши или, что вернее, лягушки, в изобилии водившиеся на болоте где и стоял домик.
У дальней от стола стены высился массивный шкаф, расписанный цветами и птицами. Чуть левее стоял длинный разделочный стол, на котором громоздились кувшины и кувшинчики, баночки, ступки, пестики, ложечки различной вместимости и главным украшением были большие медные весы с начищенными до блеска чашечками. Чуть в стороне от весов в рядок стояли гирьки. Над столом, подвешенные к потолочной балке, сушились пучки ароматных трав.
Из кухни вели две двери: одна в просторную спальню, другая в тесные, полутемные сени. Именно со стороны второй двери и послышались сначала легкие, явно женские, шаги, затем тихонько скрипнула вредная третья ступенька крылечка, еще несколько легких шагов, тихое шебаршение и едва слышное возмущенное бормотание. Наконец дверь распахнулась, впуская хозяйку и порывистый ледяной ветер, чуть не затушивший одинокую свечу.
— Тьфу ты, ну ты! — выругалась девушка от души и поспешила притворить дверь, оставляя стылый ветер горестно стенать по ту сторону.
Немного поразмыслив, она еще и щеколду задвинула, так, на всякий случай. Затем девушка зябко передернула плечами, сняла с себя и повесила вымокший насквозь плащ поближе к печке. Прошлепала босыми ногами по застланному затейливыми циновками полу в свою спальню. Подол чуть коротковатого старенького сарафана, заканчивающийся в районе щиколоток, был заляпан бурыми, начавшими подсыхать пятнами грязи и когда девушка делала шаг, мокрая, выстывшая ткань липла к ногам, заставляя морщиться от неприятных ощущений. Увы, но чтобы переодеться, необходимо было сначала добраться до сухих вещей.
В спальне было темно. Девушка тихонько шепнула простенькое заклятье, и в помещении разом вспыхнул десяток толстых свечей, расставленных в разных частях комнаты. Теплые желтые огоньки осветили обстановку, совершенно не вяжущуюся с предыдущей комнатой. Если кухня была обставлена привычными для простой пусть и зажиточной знахарки вещами, то спальня, отделенная распахнутой сейчас дверью, больше походила на горницу какой-нибудь княжны.
Просторная комната днем, несомненно, была самым светлым, солнечным местом этого дома, благодаря большим окнам, прорубленным в трех из четырех стен. В окнах были вставлены справные сосновые рамы с настоящими хрустально прозрачными стеклами, что являлось не просто знаком достатка хозяйки, а указывало на привычку к роскоши.
Помимо окон, примечательным в помещении являлось почти все: начиная с внушительной кровати светлого полированного дерева и заканчивая заморским туалетным столиком с громадным зеркалом в овальной раме. В спаленке присутствовали и другие занимательные вещички. В широком пространстве между двух окон расположился массивный книжный шкаф, плотно заставленный забранными в кожу дорогими фолиантами. Напротив шкафа стоял стол с письменными принадлежностями и кипами дорогой именной бумаги. Одна часть стены рядом с дверью была стыдливо отгорожена высокой ширмой на манер восточных царств. За ширмой пряталась большая и вместительная медная ванна, блестевшая начищенными боками. По другую сторону от двери стоял еще один далеко немаленький шкаф, но на этот раз платяной, сработанный из ореха, отделанный медными накладками и ручками изумительно тонкой работы. Рядом со шкафом, прямо под одним из окон, стоял сундук, покрытый мохнатой медвежьей шкурой. Судя по лежащей на меху книге, сундуком девушка пользовалась не по прямому назначению, а в качестве удобной широкой лавки для чтения и тихих посиделок у окошка. Шкуры закрывали и гладкий деревянный пол спальни, но не медвежьи, а волчьи разных оттенков серого. Над кроватью подвешенный за большое металлическое кольцо едва заметно колыхался расшитый тонким, витиеватым узором шелковый полог.
