Полынь Кира
Царевна для Ворона
Глава 1
Поднимаясь по обсидиановой лестнице, я до боли сжимала пальцы, пряча руки под черной непрозрачной вуалью, что полотном спускалась до самых колен. Сердце сжималось до хруста от каждого шажочка навстречу своей судьбе, своей боли, что запечется на костях уродливым клеймом.
Главное — не поднимать глаза к затянутому тучами небу, или слезы сорвутся с ресниц и оставят на щеках черные полосы, снимая с меня маску. Холодную, отрешенную, прилипшую к коже ровно в тот момент, когда пришло осознание — дороги назад нет.
Только вперед.
Один шаг, другой, и меня сковывает льдом пронизывающий ветер, что безжалостно треплет цветы в моих волосах. Будто ему плевать на их красоту, какими бы божественными они ни были и каким бы ароматом ни сочились их лепестки.
«Такова судьба, Альба. Прими мою волю! Не все мы делаем то, что хотим!» — звучит в голове хриплый голос отца, лежащего в огромной кровати, укрытой старыми простынями. Его лицо серо, покрыто пятнами, голос хрипит, угрожая сорваться в захлебывающий кашель.
В тот же день серыми тенями у нашего дома оказались ЕГО слуги, пряча лица под широкими капюшонами от лишних глаз и промозглого дождя. Получив ответ с дрожащей ладони отца, они лишь качнули укрытыми тканью головами и уехали, подгоняя вороных коней шпорами.
Я видела их из своего окна, провожая взглядом темные силуэты, зная, что их уже ничто не вернет. Огромные ручные вороны стаей летели к замку, унося согласие старого Тарна своему повелителю, господину, заковывая меня в кандалы до конца моих дней.
Меня провожали, как будто хоронили. Все в черном, с красными от слез глазами, и только отец, сидя на крыльце в коляске, хмуро смотрел в небо, которое не расщедрилось на солнечный свет, плача вместе со мной.
Старик, в которого превратился отец за тяжелые месяцы болезни, ухватил меня за запястье, стоило наклониться к нему в прощальном, горьком поцелуе:
— Даже железо гнется от пера, — хрипло и очень тихо проговорил он — едва ли не одними губами, и взглянул холодными леденистыми глазами, разжимая пальцы и отталкивая меня так сильно, насколько мог.
Покачнувшись, задержала дыхание, вновь видя отрешенную маску безразличия на его морщинистом лице. Родном, близком, но таком холодном, что грудь сжало от тоски за собственное будущее.
Не заставляя ждать прибывших слуг моего нового хозяина, я подхватила небольшой саквояж и нырнула в карету, скорее прячась от горестных взглядов семьи.
Невыносимо видеть их такими. Невыносимо знать, что я тому виной.
Дорога до замка прошла как в бреду; короткие дни в полном одиночестве смазались в одну долгую минуту. Все приготовления, молчаливые и покорные слуги, вводили меня в состояние полнейшего безразличия и несмываемой ароматными водами безнадежности.
Я даже не видела ЕГО, не слышала голоса, только знала о крутом нраве и жестоких решениях того, кому меня отдали. В обмен на лекарства, дорогие и недоступные для когда-то богатой семьи Тарн. Когда-то… Очень давно…
Все из-за НЕГО.
ОН пришел и все у нас отнял. Просто забрал, уничтожил надежду на будущее, растер между пальцами, как беззащитного жучка и выбросил за ненадобностью. Оставив нас ни с чем, заставляя перебиваться на оставшихся от богатой жизни средствах. Но всему приходит конец, и финансам тоже, а вместе с бедностью к нам пришла болезнь, которая сделала сильного когда-то мужчину рабом постели и травяных отваров.
И он отдал меня в обмен на свою жизнь.
Сейчас, поднимаясь под замершими в торжественном злорадстве взглядами навстречу ЕМУ, я хватала дрожащими губами холодный воздух, надеясь, что мое лицо надежно спрятано под тяжелой вуалью.
Черное платье шуршало от каждого шага, делая их еще более тяжелыми, невыносимо тяжелыми. Туфли на высоком каблуке непокорно скользили по гладкому камню, превращая мой путь в восхождение на вершину, ту, на которой меня ждет… ОН.
Я смотрела под ноги, покорно опустив голову и вздрогнула, когда широкая ладонь с длинными пальцами, украшенными металлическими кольцами в виде огромных когтей, протянулась ко мне.
Когти. Они как знак. Как орден и флаг, вместе взятые.
Ворон без когтей не хищник. И ОН ясно давал понять, что я не жена отныне, не невеста. Я добыча. Добыча в его лапах, которые проткнут меня острыми пиками, врезаясь в мясо, стоит лишь трепыхнуться.
Покорная, беззащитная и беспомощная.
И бесправная, поскольку сама тяну к нему дрожащие пальцы, вкладывая ладонь в обжигающе горячий жест, послушно следуя за тем, кто стал хозяином, навсегда меняя мой мир.
У меня нет выхода, и я делаю последний шаг, с трудом преодолевая последнюю ступень, становясь прямо перед ним, чувствуя, как беспощадный взгляд бродит по ткани, будто видит, что под ней. Словно касается кожи, оставляя на ней горящие отметины своими когтями. Острыми и безжалостными.
Молчит и тянет меня за собой, резко развернувшись к дверям храма, что чернотой стен, будто смеясь, подчеркивает мой траур — по потерянной свободе, по семье и собственной доле, что болью все же срывается с ресниц, слезой скатываясь до подбородка.
Прощай, Альба Тарн. Здравствуй, царица для Ворона.
Глава 2
И именно в этот момент мне начинает казаться, что время потеряло точку опоры и падает, заставляя мои колени дрогнуть.
Моя рука в кружевной перчатке до локтя лежит в его ладони, и я чувствую, как горит от этого ткань, угрожая вспыхнуть на мне и озарить темный зал, освещенный лишь россыпью свечей у огромных статуй богов.
Будто в насмешку, он торжественно привел меня в храм, когда уже по лицу, суровому и каменному, можно было понять — ему плевать на богов. Плевать на заветы и права. У него есть своя правда, которую мне еще только предстоит узнать и прочувствовать на собственной шкуре.
У алтаря, укрытого цветами, исключительно белыми и черными, он останавливается и расправляет плечи, поднимая взгляд на дряхлого монаха, который покорно кланяется, демонстрируя лысую макушку.
Сжав в пальцах старую книжку с желтыми от возраста страницами, служитель храма взглядом ищет строчки молитвы, написанные для мужа и жены, желающих прожить долгую, сладкую вечность вместе.
Но мы не такие. Эта история не про нас.
Стоило этой мысли оформиться в моей голове, как ОН повернулся, подхватывая плетью повисшую ладонь в воздухе, и развернул к себе, делая шаг навстречу.
Слишком близко.
До тошноты страшно, до ужаса угнетающе. Но я стою на месте, не смея поднять глаз и взглянуть в лицо своему кошмару, своему господину и, как только монах закончит молитву, — мужу.
Муж. Супруг. Тот, что должен стать половиной моей души, сейчас чужими глазами пронизывает меня насквозь, так и не став родным, но слова священника уже разносятся под потолком, эхом отражаясь от стен, добивая меня повторами.
— …и славными детьми богов нарекаетесь, обиды на прошлую жизнь не тая и новую приветствуя в своем доме! И новая звезда зажжется на небе, как свет любви… кх…кх-кхе, — закашлявшись, запнулся старик, поняв, что это лишнее. — Как луч покоя и поддержки, пришедший с первым солнцем по весне! Связываю и принимаю!
Не дожидаясь реакции, захлопывает свой молитвенник и, подняв в воздух крупинки пыли, удаляется, исчезая за тяжелыми портьерами, оставляя нас один на один.
Дыхание замерзшими осколками застревает в горле, а внутри все сжимается до тянущей боли и кипящей тревоги. Я наблюдаю, как кончиками когтей он поддевает край вуали и медленно, испытывая меня на прочность, поднимает ее.
Секунды стучат вместе с сердцем, напускное спокойствие кусками падает к ногам вместе со всей кровью, что разом хлынула вниз.
Не смотри на меня. Не дыши со мной.
— Боишься? — Спрашивает, но ответа не ждет, только рывком отбрасывает ткань назад и я, кажется, бледнею еще сильнее. — И правильно. Тебе нужно боятся, царица.
