Имболк
Я родилась на излёте осени, в ночь, когда самые отчаянные смельчаки становятся домоседами, и самые неприветливые хозяева не откажут путнику в приюте. В ночь, когда в каждом доме пекут рогатые хлеба, чтоб скот был тучен, чтоб мор обходил стороной, чтоб полнились хлева приплодом…
И первый мой крик слился со свистом и воем Дикой Охоты.
Хоть и не принадлежали мы к княжеской крови, род наш славился в богатом Лейнстере. Отец мой был одним из тех, кого называют "хозяин стад", и, когда пастухи выводили на выпас наше богатство, луга становились пестры.
И дом наш был изобильною чашей — едва ль не каждый год матушка дарила отца сыном. Надёжна опора семьи, будет кому передать нажитое — пятеро сыновей в доме Лири, главное его достояние. И как иначе — ведь и властелин всех земель нищ, если на нём пресечётся род.
И радоваться бы матушке тому многому, что дано ей: заботливому мужу и здоровым детям, надёжному крову и огню в очаге, но всё чаще тоска отравляла её кровь.
— Если бы боги послали мне дочь, стало бы счастье моё полным.
Напрасно увещевала её моя прабабка Орнат:
— Опомнись, неразумная! Разве мало ты имеешь? Гляди, как бы не довелось пожалеть однажды, что всё, чем владела, отнято! Остерегись: достигнут твои жалобы слуха тех, кто любит жестокие шутки! Им забава, нам же — пытка.
— Всё так, — соглашался отец, который всегда прислушивался к разумным советам старухи. — Всё так, Орнат, но и Гранья говорит верно. Много бы я отдал, чтоб растить в своём дому ласковую дочь.
Поразмыслив некоторое время, Орнат ответила им так:
— Когда нет своего ума, не поможет и заёмный. Что ж, раз так велико ваше желание, кого просить о его исполнении, если не Бригид? Она сама мать и покровительствует роженицам, быть может, богиня прислушается к вашему горю. Как наступит Имболк, принесите в дар Бригид цыплёнка, которого следует закопать на пересечении трёх ручьёв.
В Имболк, врата весны, льются сладкие реки молока и мёда.
В Имболк всё сущее радуется победе несущего жизнь тепла над зимней стужей.
В Имболк славят триединую богиню Бригид — мать, ремесленницу, филиду.
Имболк — радость рождения. Счастливо дитя, рождённое в Имболк, ведь несёт в себе священный пламень Бельтайна.
В Имболк не раскрывают возлюбленным объятья. Несчастно дитя, зачатое в Имболк, ведь родится в Самайн, когда рушатся преграды меж мирами, гибнут боги, и встречаются с судьбой герои.
Родители поступили, как наказывала им Орнат, и спустя некоторый срок стало известно — богиня Бригид благосклонно приняла дары и вняла просьбам.
— Нынче всё по-иному, — с затаённой улыбкой приговаривала матушка, ладонями оберегая тяжелеющее чрево. — Не так было, когда носила сыновей.
— Вот родится наша доченька, нечего будет и желать, — вторил ей отец и не знал, чем бы ещё побаловать жену на сносях.
Оглядчивая Орнат помалкивала.
Немного истории:
Самайн отмечают в ночь в 31 октября на 1 ноября, проводя границу между тёплой и холодной половиной года. Изначально Самайн был также связан с аграрным календарём ("пекут рогатые хлеба"): это последний день сбора урожая и выпаса скота на пастбищах.
Лейнстер — восточная пятина Ирландии, традиционно связанная с представлением о богатстве и процветании. Пятина — территориальная единица деления Ирландии.
В Ирландии свободным считался человек, имеющий хотя бы одну корову. Соответственно, чем более обширным стадом владеет человек, тем выше его социальный статус ("хозяин стад").
Имболк — календарное наступление весны, 1 февраля. Праздник очищения, телесного и духовного. В Имболк строго запрещалось вступать в любовную связь. Праздник посвящён богине Бригид, с принятием христианства слившейся с образом святой Бригиты, повитухи Девы Марии. "Принесите в дар Бригид цыплёнка, которого следует закопать на пересечении трёх ручьёв — реально бытовавший ритуал. "Пересечение трёх ручьёв" — указание на тройственную природу Бригид, бывшей одной из основных кельтских богинь-матерей.
Филиды — поэты, знатоки истории, законов, генеалогии королей и знати, также исполняли жреческие функции провидцев.
Бельтайн — 1 мая, праздник костров и народных игрищ, наступление тёплой половины года.
Мейвин
Заприте двери, люди, закройте ставни — гуляет Дикая Охота!
Над Лейнстером и Мунстером, над Коннахтом и Уладом, над Миде и Тарой мчит она, и неудержим её от века заклятый бег.
Уже спущены со сворок белые псы Охоты, уже осёдланы белые кони Охоты, уже перепоясались оружием воины Охоты.
То не зарницы сверкают в небесной хмари — то высекают искры подковы снежных коней, развеваются по ветру их огненные гривы, тускло сияют доспехи охотников.
И не грозовые раскаты разносятся по небесам — то взвиваются хлысты, то поёт боевой рог вожака, созывая преданную фианну, и соратники отвечают ему слитным кличем.
От Нок-на-Рей скачет заколдованный отряд о девятью девяти всадниках и до рассвета проносится в облачных вихрях чрез земли Эрин, от края до края…
Прячьтесь, люди, гуляет Дикая Охота!
Прячьтесь…
Но помните…
Не уходят без добычи Охотники.
Говорящие с духами рождаются в Самайн.
Нарушивших гейсы настигает рок в чёрные ночи безвременья.
В дому нашем готовилось традиционное угощение, когда матушка с криком схватилась за окаменевший живот, расколотив мису с мёдом.
— Началось!..
— Что ты, Гранья? — побледнел отец. — Нынче!..
Ни уговорами, ни угрозами, ни посуленной наградой невозможно было выпроводить слуг из дому, звать повивальную бабку. Покорные хозяйской воле сделались дерзкими, ретивые — робкими, безрассудные — осторожными.
Тогда отец сам надел шерстяной плащ и вышел за дверь. Он увидел, что с севера и запада идёт великая буря, и видел в ней сполохи и тёмные очертания.
Повитуха в страхе заперлась, а на стук и призывы лишь вопила из-за двери, что не выйдет за порог по доброй воле, пускай хоть волокут её в мешке, как овцу.
Тогда, видя, что от глупой старухи не будет проку, отец бросился к дому Орнат, которая была сведуща в искусстве врачевания, и поистине двигало им отчаяние, так как путь предстоял неблизкий. Прабабка не жаловала людского общества и жила наособицу, одиноко, без родни и слуг.
Помня страх слуг и повитухи, отец предуготовился к долгим уговорам, хоть бы и на коленях пришлось молить Орнат о помощи.
Прабабка тотчас отворила, точно ждала на Самайн полночного гостя.
— Пойду! — ответила без раздумий. — Мне терять нечего — отжила своё, да и едва ли Охотники позарятся на такую неказистую добычу.
Наказала малость обождать и споро собрала узелок.
— Ну, теперь готова. И обереги тебя боги глядеть по сторонам! — остерегла, глубже надвигая капюшон. — Глаза солгут, а правда нынче хуже лжи!
Отец последовал её примеру. Так, едва ли не ощупью добрались они до дому.
Там пряталась по закутам челядь, да жались друг к дружке братцы, напуганные внезапной и страшной хворью матери, но их некому и некогда было утешать.
Матушка корчилась на постели, и белые простыни под нею сделались красны.
В этот раз для неё и впрямь всё было иначе.
— Я не думала… не ждала прежде Йоля, — простонала она, будто себе в оправдание, а, завидев Орнат, воскликнула со вздохом облегченья: — Благодарение богам, ты здесь!
— Рано! — нахмурилась Орнат. Она и сама когда-то родилась в Самайн и знала, чем чревато рождение в беззаконные ночи.
— Ты поможешь мне! Теперь, когда ты рядом, всё будет хорошо — со мною и моей дочерью, — шептала матушка с тихой улыбкой, так велика была вера в Орнат и её искусство.
Братцев насилу удалось уложить, и сон их был беспокоен и некрепок. Опустив голову на край широкой лежанки, отец смотрел на обнявшихся во сне сыновей и не мог сомкнуть глаз.
Тряслась и прогибалась кровля, точно снаружи ударяли по крыше не дождь и не град, а подкованные копыта.
Орнат, настороженная и мрачная, как ворона, вышла к отцу, на ходу вытирая ладони.
