Отираю лицо свое от следов реальности - Кристина Гамбрелли

Все имена, персонажи и события рассказа вымышлены. Любое совпадение с реально существующими людьми, объектами, событиями случайно. Текст представляет собой художественное произведение, автор оставляет за собой право не разделять взгляды и действия, которые так или иначе отражены в тексте.

Время есть река возникающего и стремительный поток. Лишь появится что-нибудь, как уже проносится мимо, но проносится и другое, и вновь на виду первое.

Марк Аврелий

Ее звали не Изольда, не Гвиневра и не Франческа.

Но, быть может, все эти женщины из далекого прошлого были лишь ее отражениями.

Однако, и она, как все эти дамы, ехала на встречу со своим будущим мужем… не королем, но ярлом. Правителем поселения, предводителем войска. Не настолько маленькой рати, чтобы подобной свадьбой можно было пренебречь.

И охранял ее храбрый воин — не рыцарь, потому что не было еще такого слова. Но в душе воитель был тот столь благороден, что его можно было смело назвать и понятием более позднего времени — джентльмен.

Ее звали Иоланда, его — Уилан.

Они путешествовали сперва по суше, затем — морем, на корабле. После им предстояло вновь пересечь верхом и пешком несколько земель — не откровенно враждебных, и все же, в лояльности этих странишек можно было и усомниться. Ярл, к примеру, сомневался. Уилан — нет. Он знал, что если придется, он отобьется и защитит королевну.

А она держалась с изумительной для женщины стойкостью. За все путешествие он не слышал от нее ни одной пустой жалобы, ни одного капризного требования.

Не женщина, а фея, думал Уилан. Неужто она не чувствует холода, голода, неужели ей жесткие доски кажутся мягче пуховой перины? Да она, должно быть, ведьма.

В чем-то он оказался прав. Но не во всем.

И решил понаблюдать за королевной.

Море потрепало их однажды — швыряло корабль, словно кошка дохлую мышь, играло, не жалея… Двоих матросов смыло в море. Уилан их не знал, и не печалился, Иоланде тем более не было причин грустить. Однако ж, воин нашел королевну на палубе, как только шторм унялся. Иоланда стояла, прямая, недвижная, будто статуя, вцепившись руками в борт, и смотрела в даль моря, стальную, остро взрезавшую край неба, подобно клинку. Ветер не шевелил ее длинную, перевитую серебристой нитью косу — слишком тяжела. Но вот подол легкого платья то и дело вздымал. И Уилан заметил, что ноги Иоланды стерты в кровь неудобными туфлями.

Значит, все-таки она не фея, подумал воин, но в то же время почувствовал, что не может не восхититься королевной.

— Вы смотрите на меня? — Она выпрямилась, убрала руки с края палубы. — Не нужно на меня смотреть.

— Почему? — Он отвел глаза, когда она его окликнула, но тотчас снова обратил взгляд на Иоланду. — Я Вас оскорбляю?

Королевна задумалась на мгновение, соображая, действительно ли это так. Воин успел улыбнуться, пока она раздумывала: миг, да еще миг, столько понадобится времени, чтобы бросить на пол два лепестка розы.

— Нет.

Она спросила, как его зовут. Ее имя он знал.

Долгое путешествие сделало свое дело. Когда Иоланда и Уилан ступили на сушу, они уже не мыслили жизни друг без друга.

Будь это баллада или легенда, они бы искали пути побега. Они бы считали, что у них действительно есть право любить друг друга.

Но — нет. Это была реальность, и оба, и воин, и королевна, видели только один выход: подчиниться долгу.

Уилан провел Иоланду по дружественным землям и доставил к становищу ярла. Владыка щедро наградил воина и отпустил того восвояси — до поры, пока в нем снова не возникнет нужда. Иоланда осталась со своим новоиспеченным мужем и признала в нем правителя и господина, как того требовали закон и боги.

Боги…

Там, на корабле, Уилан спросил ее, во что она верит: в Одина, в Иисуса? Иоланда вместо ответа достала из-за пазухи камешек на нитке и поднесла его к самому лицу воина.

— Что же это?

— Моя религия.

Не крест и не молот, просто — камешек, хоть и необычайно красивый. Свет преломлялся на искусно отполированных гранях, в сердцевинке что-то матово мерцало… Уилан щурился, но не мог понять, что же именно там сияет.

— Моя религия куда древнее и Иисуса, и Одина. — призналась королевна. Но больше она ничего не сказала. Уилан не узнал о ее вере и не жалел о том. Он догадывался, что все равно не понял бы ровным счетом ничего. Тем более, что его не волновало, кому молится эта дева с лицом феи, силой воли ярла, телом прародительницы Евы. Он был уверен, что она его не околдовала, а ничего другого знать не хотел.

Королевна не забыла Уилана, хотя и стала ярлу прекрасной и верной женой. Меньше, чем через год, она родила здорового сына — и то действительно было ярлово дитя. С Уиланом королевна едва ли дважды соприкоснулась пальцами, хотя они провели в пути девять месяцев. Можно было родить другого ребенка и подарить отцу на память.

Иоланда иногда смеялась, оставаясь одна, и повторяла про себя: можно было так, а можно было и эдак.

Она думала об Уилане постоянно, хотя не видела его вот уже почти год.

Ярл души в ней не чаял, Иоланда же платила ему искренней благодарностью. Ярл не был стар — всего на пять лет старше Иоланды, тогда как Уилан обогнал королевну на двенадцать лет. Ярл не был уродлив — напротив, о его красоте можно было слагать легенды, если б его бранные подвиги не затмевали столь тщеславной малости, как красота. Уилан же носил шрам поперек щеки, поверх которого не росла борода.

Иоланда думала об Уилане, даже когда возлежала с ярлом на брачном ложе.

Иоланда жарко молилась.

Она знала, что в этой жизни они с Уиланом не могут быть вместе. А если попытаются — это принесет и им, и всей стране только беды.

И потому Иоланда молилась, чтобы они смогли быть вместе в следующей жизни. Хотя бы одной из.

И боги, богини ее древней религии услышали ее.

Услышали, когда Уилан испустил свой последний вздох на бранном поле.

Услышали и откликнулись, когда она сама, согбенная старуха, не закрыла глаза в последний раз.

Она была