Каторжанка
Даниэль Брэйн
Глава первая
Хочешь скрыться — будь у всех на виду.
Хочешь скрыться — лежи на шезлонге, щедро намазавшись солнцезащитным кремом, прикройся книжкой с провокационным названием «Идиот», подальше от криков, музыки, навязчивых торговцев и аниматоров, озабоченных соотечественников — о, они озабочены всем, что ни возьми: детьми, завтраком, обедом, ужином, нерасторопным гидом, чужим лежаком, — и, пытаясь читать, что все равно бесполезно, слушай, что о тебе говорят.
— Ужасно. До чего неухоженная.
— У нее даже ногти не накрашены. Видела?
— Она на этот тур последние деньги, что ли, потратила?
— Да она себе никого здесь не найдет!
Хочешь скрыться — будь там, где тебя никто не ждет.
Отдавала ли я себе отчет, куда еду? Понимала ли, что сервис не очень и территория так себе? Да, да и да. Разумеется. Все, что мне было нужно, отсутствие внимания. Пересуды — боже, какая чушь, людям надо обо что-то чесать языки, и, хмыкнув, я демонстративно повернула к размалеванной девице томик классика. Девица вгляделась, словно не веря, что кто-то мог так книгу назвать, пробегающий мимо атлетически сложенный аниматор вжал голову в плечи и поспешил исчезнуть, пока не стал жертвой оголодавшей туристки. Я пожала плечами: беги, парень, беги, там, на пляже, их целые полчища… ты знал, куда шел работать, терпи, до конца сезона еще пара месяцев.
На прокаленный солнцем бордюр выскочила мелкая ящерка, сосредоточенно уставилась на меня, замерла, вытянув хвост. Удивительные создания — юркие, верткие, способные на сверхъестественные вещи. Примерно такая же ящерка была на логотипе моей компании, и я посчитала — добрый знак. Редко когда я могу позволить себе хотя бы неделю настоящего отдыха.
Когда я отдыхала последний раз? В старшей группе детского сада? Пожалуй. Потому что на следующий год нас бросил отец, ушел на работу и больше домой не вернулся, и мать осталась с тремя детьми — мной, братом младше меня на год и совсем мелкой еще сестренкой. Ни нянек, ни тятек, ни алиментов, одежда от действительно добрых людей, тесная однушка с древней мебелью, зарплата у матери… с голоду не умереть, но жить по-людски тоже не получалось.
В первом классе я, дойдя по сугробам до холодной девятиэтажки, ставила в подсобке портфель и шла помогать матери. Сметала волосы в пластиковый совок, поднимала упавшие ножницы, став чуть постарше, мыла пол. Клиенты в те времена были не привередливыми, а мастера — просто богами, и какая-нибудь мадам Мясной Отдел боялась нос почесать из-под шуршащей накидки. Люди были и благодарными, и со временем мать научилась не стесняться своей профессии и без стыда смотреть в глаза бабушке: как ты могла? Дочка профессора!
Так и могла. Вышла замуж юной девчонкой по любви, не получив образования, и ошибка матери стала мне самым наглядным уроком. Любовь растаяла вместе с мужем, ЗАГС оформил развод, по всей стране искали неплательщика алиментов, а детей надо было кормить. Мать стригла и красила, сжигала руки химическими составами, приходила домой и растирала ноги с выпирающими венами. Я росла и помогала растить брата и сестру… и, пока росла, познавала все тайны немудреной профессии.
Тогда всем казалось: да ерунда, что там уметь, щелкай ножницами. Клиент не денется никуда и подкинет тридцать копеек как чаевые. Мне тоже так казалось, и один раз, когда поток клиентов иссяк, я притащила сестренку в зал…
— Боже мой, Юля!..
Я потупила взор и незаметно, как я считала, затолкала сестренкину косу за кресло.
— Что ты наделала?
— Как ты это сделала?
Мать и заведующая, пожилой мастер, в очереди к которой мадам Мясной Отдел, а то и мадам Березка, стояли неделями, рассматривали стрижку моей сестры. Я крутила головой вправо и влево и думала — смысл теперь кричать? И сестренка давно просила остричь надоевшие волосы. И да, мне ведь легче будет ее мыть.
— Тамара, ты что, учила ее работать?
— Да я ей в жизни ножницы больше не дам! — в отчаянии воскликнула мать. Она никогда нас физически не наказывала — а стоило бы, подумала маленькая, но упрямая я. — Юля, что это такое?..
— Это… я просто глазам не верю, — пробормотала заведующая, а нас уже окружили остальные мастера. Тишина стояла невероятная. — Тамара, ты посмотри, как она выполнила срез! Переход вообще не заметен! А линия затылка? — она взъерошила волосы сестры. — Ты видишь, как она скрыла то, что затылок скошен? На таких мягких волосах! Просто немыслимо!
— Надежда Павловна, — вмешалась одна из мастеров, — да ей всего десять. Точно кто-то из нас малышку постриг. Ну вы сами взгляните!
— Да вы все как одна криворукие! — возмутилась заведующая и махнула рукой. — Валидолу мне принесите. Сорок лет за креслом стою, такого не видела.
Участь моя была предрешена.
Я не видела себя больше нигде, кроме как в парикмахерской. У меня был нескладный мальчишеский вид, длинные тощие руки и ноги — ела я все же не разносолы, — два спиногрыза на шее, ежедневная работа. Но я была круглой отличницей, и после восьмого класса моя надменная бабушка не преминула сказать, что я причина ее инфаркта. «Тамара, она тоже пошла в ПТУ!» — прозвучало, как будто бы в каторжанки. Но я удачно поступила на первый курс получать самую востребованную профессию в мире: падали завесы и стены, с треском рушилось прошлое, менялся мир, и бывшие школьные подружки матери — те, которые пренебрежительно спрашивали «Ну как, Томочка, тебе в парикмахерской?» и совали копейки «на чай», хлынули, сгибаясь под тяжестью тюков, на турецкие и польские рынки.
Многие не вынесли и сломались. Я же моталась по уцелевшим хозмагам и сама точила себе инструмент, смешивала ядовитые краски, вчитываясь в составы и смягчая их, как могла, подтягивала вечно спадающие штаны «с чужих ягодиц», закручивала волосы в серую «гульку» — тогда никто не смотрел, как выглядит тот, кто делает из тебя королеву, — и держала в руках подарок одной из случайных клиенток, настоящее чудо — западный журнал. Там была бесценная информация: техника стрижек, окрашивания, выполнение разных видов завивок… Беда: школьный английский оставлял желать лучшего. Вторая беда: я видела — все, чем я пока что располагаю, это инструмент карательного создания пережженных пергидрольных клонов, а не подлинная индустрия красоты и индивидуальности.
Мне исполнилось семнадцать, и я поступила на химический факультет. Потому что составы, описанные в журналах, не попадали на наши прилавки. Потому что то, что попадало, бесповоротно портило волосы, как ни крути. Потому что я разрывалась между химией и биологией, потому что то, чему я могла научиться как парикмахер, было мало для того, чтобы делать все лучше всех.
Не стрижкой единой, думала я, рассматривая образы в глянце. Все, от улыбки до завитка. Стрижка требовала изменения цвета, цвет — новый макияж, макияж — общий образ, и так без конца, с учетом того, что все должно быть предельно просто, чтобы клиент мог сам это все повторить за двадцать минут перед выходом на работу.
Студенческие годы — веселые свадьбы. Рукописные плакаты, неровно нарезанная колбаса и встревоженная невеста: «Юленька, я к тебе!». И первые «Полароиды», и первое: «Кто тебе делал укладку? А макияж?».
И первый клиент с деньгами и большими запросами.
Диплом неорганика я положила в стол в кабинете и, переодевшись в халат, вышла в зал. Смешно, но мрачные бритые мужики, явившиеся узнать, кто у меня «крыша», задумчиво хмыкнули и привели ко мне матерей, жен, дочерей, любовниц и секретарш своего шефа. Запросы клиентов росли вместе с моими доходами и аппетитами профессионала.
В двадцать пять лет я получила первый патент на средство для щадящей завивки. В двадцать семь я, сама того не ожидая, оказалась на обложке профессионального журнала как победитель конкурса визажистов. В тридцать два года я моталась между семью салонами на родине и шестью — за ее пределами. В тридцать четыре провела первую лекцию в собственной школе. В тридцать шесть в мое кресло села настоящая голливудская кинозвезда. В мои сорок три года я и моя фирма скромно отметились в титрах очередного блокбастера.
