— Вижу, ты безоружен. Душить меня будет долго и неэффективно, да и некрасиво как-то. Народ сбежится, шум поднимут, а я не хочу, чтобы тебя арестовали.
— Что ты несешь?
— Предлагаю вариант. Это уж как ты захочешь. Если предпочитаешь, чтобы помучилась, бей в кишечник. Истеку кровью, но успею помучиться и даже обрадуюсь смерти. А если будешь милосерден, то в сердце. Зато увидишь, как в глазах гаснет жизнь.
Он взял нож. Примерил в руке, покрутил и улыбнулся.
— Я не настолько милосерден, чтобы убивать тебя. Ты будешь жить. День, два, год, всю свою чертову жизнь, и знать, что не достойна этой жизни. Не достойна ничего. Ни любви, ни ненависти, ни милосердия.
— А разве ты не предавал?
— Предавал, и не раз — но не тех, кого…
Он замолчал на полуслове. Вдруг понял, что лжет. Он предавал каждый день. Только вот последствия были иными. Правда, эта ситуация вряд ли могла сравниться с той.
— Я предавал, но никого никогда не продавал… за что? Давно хотел спросить. Что для тебя стало выше и ценнее жизни стольких друзей? Ладно, Мила, вы никогда не ладили, Тиана — для тебя всего лишь приложение к нашей компании, как и Тимка и… Рилан, — на последнем имени он запнулся, а глаза полыхнули ненавистью, — Но она? Ты продала ее, отдала безликим ни за что.
Ее затрясло так сильно, что она обняла себя руками и тяжело задышала.
— Они обещали, мне обещали… Она нужна была живой.
— И ты привела нас на бойню. А потом стояла и смотрела, как нас вырезают по одному.
— Я не хотела, — могла бы, закричала. А так прошептала эти слова и продолжала шептать, повторяя словно мантру и раскачиваясь, не в силах выносить все это.
— Аура жива. Наверное, Филипп успел уже тебе поведать. И я мог бы наказать тебя, сказав, что она ненавидит, и видеть, как ты горишь в своем собственном аду. Я мог бы, но не стану уподобляться тебе. Она тебя поняла. Возможно, даже приняла все, что ты натворила. Простит ли? Быть может, со временем. А я никогда. Наслаждайся своими мгновениями счастья. Ведь когда узнает Мила, костьми ляжет, но ты не станешь следующей королевой Элении.
Он хотел уйти, но ее следующие слова остановили.
— Это я… я дала тебе слезы Олли. Всем им. Я надеялась, что они оживят, что спасут нас всех.
— Но не спасли.
— Нет, — в ее глазах были слезы, голос срывался, но даже ее признание, этот жалкий, потерянный вид не смогли заставить его простить. Да даже понять.
— Мне жаль тебя. Не хотел бы когда-нибудь оказаться на твоем месте. Но и терпеть твое присутствие где-то поблизости не намерен. Еще раз пересечемся, и я пущу его в ход.
Он снова подкинул ножик в руках и спрятал на поясе.
— Прощай. Надеюсь, навсегда. Знаю, ты живучая, и что бы сейчас не говорила, какую бы комедию не разыгрывала, так просто не сдохнешь. Слишком любишь свою жалкую жизнь. Значит, побережешься.
— Ты прав. Даже эта жалкая жизнь полутени лучше, чем то, что ждет меня после смерти, — ответила она и подтянула к запястьям края кофты, чтобы он не заметил ее рабские наколки. Впрочем, она не была уверена, что ему будет не все равно. Это была не его дорога, не его путь к себе и искуплению прошлых грехов. Она уже побывала на самом дне, познала, что такое грязь и смрад сточной канавы, а теперь буквально жаждала вернуться к свету, карабкаясь вверх, до самого неба, чтобы там избавиться от удушающего чувства вины, через искупление. Пусть даже оно потребует навсегда вырвать свое сердце из груди и расстаться с любимым человеком. Но это будет уже другая история.
* * *
Нил опоздал всего на несколько дней. Большинство жителей форта и близлежащих селений смогли укрыться в призрачных горах. Когда он прибыл, форт полыхал. Весь Аделар горел в огне. Горели поля пшеницы, домики жителей, стены и башни форта, сама земля горела. Огонь выжигал все и всех, оставляя за собой сплошное пепелище. Осада форта длилась двенадцать недель. Двенадцать недель, на которые его задержало поручение Повелителя, теперь уже повелителя. Он не смог отказать. И вот итог. Он не успел. Семья наместника погибла. Безликие вывесили его тело и тело жены у стен ворот, для устрашения населения. Тех, кто остался, не успел или не смог убежать, или тех, кому просто не куда было бежать. А еще Нил узнал, что их предали. Кто-то свой открыл ворота крепости и впустил само зло. Зачем? Осознавал ли он то, что делал? Вряд ли. Ведь безликие не знают жалости, они просто на нее не способны. Для них не важно человек перед тобой или кто-то из первородных, ребенок, женщина, старик, щенок. Это не важно. Поэтому, когда он вошел туда, сами камни провоняли кровью и запахом смерти, разложением. Он зажал нос. Хотел узнать, понять, может, кто-то остался в живых. Но в замке царила оглушительная тишина. Лишь только вороны драли на улице куски плоти бывшего наместника форта. Печально, страшно, дико и бессмысленно. Тот, кто все это затеял, наверное, и сам не ожидал подобного поворота событий. Что можно взять от пустой земли, какие блага, если она пропиталась кровью и смертью?
Нил поднял с земли маленькую, испачканную в саже, земле и чем-то еще куклу в когда-то белом платьице, с глазами, черными пуговицами и вышитой черной нитью полоской, изображающей улыбку, и зачем-то взял с собой. Может, чтобы запомнить этот момент и то, что чувствовал. Не боль, не ненависть, не злость, а какое-то слепое отчаяние и ужас. Ужас больше всего от всего происходящего.
Скоро это место заполонят новые люди, вернутся беженцы, власти назначат нового наместника и все забудется, словно ничего и не было. Больно, страшно, обидно и бессмысленно. Зачем? Он бы спросил, если бы было у кого. Но здесь были только трупы, целое царство пустых, безжизненных тел.
— Нет, ты только посмотри, что пишут, — возмущенно проговорила Мира, почти скомкав письмо в руках.
Я даже реагировать не стала. Меня больше сейчас занимала карта нашего мира, которую мне любезно предоставили в местной библиотеке. По правде, их никто и не спрашивал даже, но это такие мелочи. Я верну, честно — честно. Когда-нибудь. Хотя нет, такую исписанную и перечеркнутую не единожды не верну из опасений, что меня прибьют за то, что так безжалостно испортила общественное имущество.
— Ты меня слушаешь? — решила обратить на меня свой гнев подруга.
— Конечно, конечно. И что же пишут? Как, кстати, Глафира Кирилловна поживает?
— Скучать не приходится. Строительство в самом разгаре, а от школы уже четыре кандидата в директора отказались. И главное, никто понять ничего не может. Это же такая возможность, такой шанс, такая…
— Ответственность, — продолжила я и отложила карандаш, — Ты просто не понимаешь. Контролировать две стихии не просто, что уж говорить о трех. Для этого одного желания мало. Нужно обладать огромной силой воли, показать и доказать самому себе, что способен на это. Магия в чистом виде сама по себе опасна, но и природа позаботилась о том, чтобы случайный человек не получил такую власть. Так же, как маг проверяет себя, так же и стихии проверяют его на прочность. Это не они выбирают, становиться во главе академий или нет. Это сам замок, здание выбирает.
