…а потом Холли поняла, что это ее сердце бьется часто-часто, как у колибри, постепенно замедляясь, замедляясь…
…откуда-то появился кулак в рыцарской перчатке, и птица приземлилась прямо на него.
Холли проснулась разбитая, измученная и онемевшая. Женщина, назвавшаяся ее тетей, рыдала, размазывая макияж по щекам.
— В завещании Дэниел назначил меня твоим опекуном, — высморкавшись, сказала она.
Отец никогда не упоминал о существовании сестры, и Холли силилась вспомнить имя неожиданной посетительницы.
— Школа тебе понравится… — Увешанная драгоценностями незнакомка с трудом сглотнула и нервно оглянулась. Длинные серьги в ушах закачались, отбрасывая радужные блики на стены больничной палаты. — Мои девочки ей довольны.
Холли сощурила заплаканные глаза, пытаясь понять, что ей говорят.
— Школа?
— Ты же идешь в выпускной класс… — сказала женщина.
Несколько лет назад, когда у одиннадцатилетней Джанны Перри умер братишка, в школе все ходили вокруг нее на цыпочках, обращались с ней как с фарфоровой и сочувствовали бедняжке, которая осталась одна. До того Джанна была никем — и вдруг стала святой. Даже вела себя как святая: хорошо, по-доброму. А еще она все время была очень-очень грустной. Грустные дети всегда получают, что хотят. Одноклассники, которые раньше дразнили Джанну, изо всех сил старались ее развлечь. Те, кого прежде обижала она сама, приглашали ее в гости. Учителя перестали спрашивать с нее домашние задания, и Джанна, которая пропустила несколько месяцев занятий впервые в жизни оказалась в списке лучших учеников.
Холли тогда было только девять, и она немного завидовала Джанне: жуткие переживания, особое обращение, сама Джанна, которая с несчастным видом ходила по школе и в любой момент получала разрешение уйти с уроков… Она превратилась в интересную личность и всякий раз, когда ей не хватало внимания, напоминала о трагедии, случившейся в ее жизни.
— Давай соберем твои вещи и… — Тетя запнулась. — А где ты живешь?
— Что?
В дверь постучали, и в палату вошла Барбар Дэвис-Чин, хиппи со стажем, ненакрашенная, вельветовом комбинезоне и удобных сандалях. Она на мгновение задержалась в дверях, а потом бросилась к Холли и заключила ее в крепкие объятия, прижавшись щекой к щеке. От Тининой мамы пахло потом и духами. Холли вновь заплакала.
— Ох, детка… — пробормотала Барбара.
Рыдающая Холли судорожно прижалась к ней, испытывая глубокую благодарность за то, что Барбара рядом, и одновременно надеясь, что произошла ужасная ошибка, а сейчас все выяснится — и опять станет как прежде.
«Пусть даже родители ссорятся всю оставшуюся жизнь…»
— Это же неправда? — выпалила Холли. — Это не они?
— Я сама их опознавала, солнышко, — твердо ответила Барбара, гладя Холли по щеке.
Новая волна горя и отчаяния оказалась удивительно сильной. Холли и не подозревала, что такая боль существует. Она опять вспомнила о Джанне, и ей стало стыдно за себя тогдашнюю.
«Может, Бог наказывает меня за стервозность?»
— Меня зовут Барбара Дэвис-Чин, — объяснила Барбара незнакомке. — Я мать лучшей подруги Холли.
— Я — ее тетя, Мари Клер, — с печальной слабой улыбкой ответила та. — Наверное, Дэнни обо мне не рассказывал. Видите ли, меня известили как ближайшую родственницу…
Барбара вновь переключилась на Холли.
— Детка, твоя мама просила меня присмотреть за тобой, если с ней что-нибудь случится.
Холли не удивилась, но все равно спросила:
— Правда?
— Ты выросла на моих глазах, — тихо продолжила Барбара, гладя тугие локоны Холли.
— Папа хотел, чтобы я переехала к тете…
— Милая, если ты не хочешь жить с нами, я не против, — с улыбкой вмешалась в разговор Мари Клер и поглядела на Барбару. — Ни к чему тащить девочку в Сиэтл против ее воли.
Судя по всему, тетушка не горела желанием приютить племянницу, и Холли это несколько покоробило. Впрочем, через мгновение включился голос разума с резонным объяснением: третья выпускница в доме ни к чему, у семьи Мари Клер есть своя жизнь, а Холли для них чужая. И вообще, лучше остаться в Сан-Франциско.
— Но если ты решишь переехать в Сиэтл, мы будем очень рады поближе познакомиться с дочерью Дэнни… — Глаза Мари Клер затуманились, она ласково погладила Холли по руке. — Я все эти годы скучала по нему.
— Давайте это попозже обсудим, — предложила Барбара. — Пусть девочка все обдумает…
— Барбара, можно, я останусь с тобой? — горячо воскликнула Холли и покраснела, услышав панику в собственном голосе.
— Родная, я только за! Без Тины дом такой пустой… — грустно заметила Барбара и заключила Холли в объятия.
— Вот и славно! — сказала Мари Клер и обратилась к Барбаре: — Я бы хотела поехать с вами обеими… домой, чтобы помочь с… приготовлениями.
«К похоронам, — сообразила Холли, вновь почувствовав дурноту. — Боже мой, родители умерли, я сирота, ни братьев, ни сестер…»
— Холли? — окликнула ее Мари Клер.
Холли помотала головой.
— Я устала… — Она прикоснулась ко лбу и вздохнула.
Откуда ни возьмись появилась медсестра.
— На сегодня посещений достаточно, пациентке нужен отдых.
— Может, пойдем выпьем кофе? — спросила Барбара у Мари Клер.
Они одновременно улыбнулись Холли, подхватили сумочки и вышли.
«Странная пара: хиппи из Сан-Франциско и светская львица из Сиэтла», — подумала Холли.
— Ты вся на нервах, милочка! — встревоженно сказала медсестра. — Я попрошу доктора выписать тебе снотворное.
— Не надо, — прошептала Холли, вспоминая свой кошмар, и вновь уплыла к реке, к отцу, к той жизни, которой уже никогда не будет.
Вашингтонский университет, Сиэтл
Среди истекающих потом полуголых посетителей индейской парной сидел Жеро, пытаясь обрести спокойствие, которого так и не достиг накануне. Отец не явился на ритуалы ночи Ламмас, едва ли не самую важную церемонию колдовского года, и пришлось все делать вдвоем с Илаем — а значит, впустую. Во-первых, они друг друга не выносят. Во-вторых, обязанность младшего брата — подстраховывать старшего во время ритуала, и Жеро пришлось в бессильной ярости наблюдать, как Илай превращает все в комедию, а в заключение еще и добавляет притворно суровым голосом: «Иди с миром. Черная месса завершена. Ха-ха!»
— Устал после вчерашнего? — спросила Кари.
Жеро не ответил: в парной разговаривать не принято, и Кари это прекрасно знала. Накануне она рассердилась за то, что он ушел, не взяв ее с собой, а теперь, очевидно, рассчитывала, что Жеро чувствует себя виноватым и расскажет какие-нибудь подробности. Вот только он не чувствовал ни капли вины.
