К тому же, коли хочет Владивой без лишних глаз поговорить, значит, разговор тот не будет приятным: а на ночь глядя беседы такие вести — хуже не придумаешь. Меленька постояла еще немного, как будто ожидая, что Гроза все ж передумает, но та махнула рукой, отсылая ее. Девица вышла, понурив голову: сейчас ей в первую очередь достаться может, если Владивой решит осерчать на отказ Грозы прийти.
Она отодвинула сильнее приоткрытый волок окна, в другой руке сжимая теплую глиняную кружку. И хорошо, кажется, вернуться в терем, который был ей домом уж несколько зим, и все же гложет изнутри, как будто предчувствие какое нехорошее. Тихо накрапывал внезапный неспешный дождь. Во дворе еще стоял взбудораженный шум голосов, никак не смолкая. Видно, знакомились гриди с ватажниками, которые невольно стали гостями в детинце. Да от милости княжеской так просто не откажешься. И отчего-то прислушалась Гроза, пытаясь различить в гомоне смутном один голос: который, раз услышав, всегда отделишь от других — теперь она знала это точно. Сильный, взрезающий и дождя пелену, и плотный туман, и завывание ветра. Но так не разобрала среди других.
Слегка переведя дух, Гроза и впрямь решила спать улечься: предыдущая ночь уж больно беспокойная выдалась, да и день заставил и помокнуть, и встряхнуться от навалившихся опасностей. Она умылась и переоделась в сорочку на сон. Расплела уже косу, с блаженством распутывая пряди, давая отдых голове. И только за гребень взялась, как услышала шаги за дверью: слишком громкие для челядинки, которая порой и вовсе почти бесшумно ходила. Кому понадобилось там шастать? Не к Беляне же пришли. Час уж подступал ночной: стемнело за окном, совсем погас закат над стеной детинца и только бледное небо растянутым платком еще едва светилось в раме открытого окна. Тянуло из него сырой прохладой.
Гроза только к двери повернулась, чтобы увидеть, как после короткого — лишь для вида — стука внутрь вошел Владивой. Она едва гребень не выронила: пальцы тряпочными вмиг стали. Не взяла князя опаска в женский терем идти: тут ведь и челядь встретить можно, и на кого другого наскочить. Ведь мало кто еще спит. Да и Белянина горница совсем рядом. Владивой, одетый в одну рубаху, усеянную темными пятнышками от дождя, и штаны — без какого-то плаща, как будто торопливо через двор пробежал, молча подошел и забрал гребень из рук Грозы. Встал за спиной и провел по волосам медленным осторожным движением, бережно разбирая непослушные пряди. Разбежались мурашки по коже, и голову словно качнуло, повело.
— Как скучал по тебе страшно, Гроза, — тихо проговорил князь, склоняясь к ее виску.
Снова взмах руки — сверху вниз. И знала она, что видит он сейчас, как быстро, тревожно вздымается ее грудь, как все более ярким румянцем наливаются щеки. Он все видел, все знал. Гроза попыталась забрать у него гребень, но он не дал. Сжал пальцами плечо возле шеи, удерживая, когда она к нему повернулась — зря. Потому что пришлось голову задрать, чтобы посмотреть в его глаза — и так она становилась перед князем еще меньше и беспомощней.
— Я не скучала, — соврала.
Потому что вспоминала его, окаянного, каждый проклятый день. То боялась, что передумает, нагонит и вернет в детинец. То хотела, чтобы он это сделал. И оттого чувствовала себя порой безумной.
— Печально это слышать, но что ж, — усмехнулся князь.
Как будто ее мысли о том совсем его не интересовали: достаточно, что он горел и хотел в очередной раз втянуть Грозу в свой пожар.
— Ты отдыхать мне разрешил, князь, — она шагнула назад, выскальзывая из-под руки Владивоя. — И я хотела бы лечь спать пораньше. Беляна, верно, уж седьмой сон видит. Нелегкая у нас дорога вышла.
— Ляжешь, — хрипло согласился тот. И добавил, чуть помолчав: — Давно Рарога знаешь?
А она и отпрянула еще дальше, не разумев сразу странного вопроса.
— Как помогли они нам от русинов отбиться, так и узнала. Разве что раньше еще о нем слышала… Да кто не слышал.
— Тати народ ненадежный, — Владивой приблизился немного, как будто невзначай, пальцем водя по зубцам гребня, разглядывая узоры на нем. А после вдруг за пояс его себе сунул. — И небольшая радость мне в том, что пришлось в детинце их принять, Так что, если они обидели тебя или Беляну чем, ты лучше сразу скажи.
— Не обидели ничем. До Волоцка довезли, ни словом не попрекнули. И даже награды не хотели никакой, — тут Гроза и осеклась, вспомнив, что как раз награду- то с нее Рарог и попросил. Даже взять попытался. Да все как-то шуткой обернулось.
— Тебе ли не лучше того Рарога знать, княже. Вы с ним знакомы, как оказалось.
— Глазастая ты, Гроза, — князь улыбнулся чуть устало. — Мало что от тебя схоронить можно. Да, знавал его. Пришлось однажды, но, к счастью, недолго. Потому, коли он обидеть тебя хотел…
— Почему ты так решил, княже? — Гроза нахмурилась, но только тем вовсе правителя не испугала, конечно.
Не боялся Владивой ее угроз. Не останавливался перед попытками прогнать: не в его нраве, и не по возрасту. Князь уж давно привык свое брать и не ведать отказа. Он остановился близко, так что почувствовать можно было, как от его тела теплом пышет.
— Потому что видел, как он на тебя зыркал, — его голос скатился в угрожающую глубину.
— Показалось тебе…
— Да ну?
Владивой улыбнулся недобро, скользя взглядом по лицу Грозы. От глаз к губам и назад. Он ловил каждое изменение на нем, отражение каждого немыслимого чувства, что метались в груди, разлетаясь в стороны горячими осколками от каждого удара сердца. И гривна на шее, которую Гроза еще снять не успела, словно теснее стала, сдавила, впилась гранями в кожу. Она снова сделала шаг назад. Но быстрым движением руки князь поймал ее пальцами за подбородок.
— Не хочешь ведь бежать, Гроза, — выдохнул, дернув ее к себе. — А все пытаешься.
Он накрыл ее губы своими, сдавливая щеки, заставляя раскрыться навстречу. Вжался неистово, сминая, толкаясь вглубь языком. Другой рукой провел тесно по бедру вверх, прижал ладонь к спине, комкая рубаху, оттягивая вниз, словно содрать хотел вот так — одним рывком. Врезался ворот в шею. Гроза вскрикнула глухо, хватаясь за него, пытаясь ослабить завязку. Какова бы ни была ее невольная власть над мужчинами, а против этого она ничего сделать не могла. Неведомым образом он был сильнее нее. Сильнее любых чар, что достались от матери да не вошли еще в полную мощь.
Прошлась ладонь горячая вверх по животу, надавливая через ткань рубахи, уже чуть влажной от выступившей испарины. Князь смял грудь Грозы, продолжая терзать ее губы, а она толкала его от себя, вцепившись в ворот рубахи так, что тот трещал, грозясь порваться. И задыхалась, задыхалась в волне обжигающей, что растекалась по телу — вниз, скручиваясь раскаленной спиралью внизу живота, заполняя томлением таким тягучим, невыносимым, что хотелось бедра сомкнуть сильнее, чтобы не пустить дальше.
— Уходи, княже, — пробормотала она, едва сумев откинуть голову, чтобы вдохнуть.
Чуть прикусила горящую от поцелуя губу, глядя в раскаленное серебро глаз Владивоя. Оно поглощало, впитывалось в кожу, заставляя жадно глотать воздух, что врывался в горло, опаляя его.
— Не уйду. Не сейчас.
Владивой подхватил ее одной рукой, поднял над полом и через миг опрокинул на ложе. Навалился сверху, задирая рубаху — все нетерпеливее, резче. Оглаживая бедро и коленом раздвигая ноги Грозы. И она уже не хотела противиться. Так всегда было. С того первого дня, как пришел князь к ней в горницу, не сумев совладать со страшным влечением к дочери своего друга. Только Владивой не брал воспитанницу ни разу, неведомо почему храня ее невинность. Но каждый раз, как они расходились, Гроза еще долго корила себя за то, что случилось. И перекатывала по телу томительные отголоски блаженства, пленительного, тяжелого, как свинцовый обруч, стискивающий нутро. Злилась и обещала себе, что в другой раз все будет не так. Что прогонит князя хоть палкой, но каждый взгляд, что случайно или нарочно связывал их, нитью крепче стали оседал на сердце. Виток за витком, врезаясь в него все глубже. Гроза не могла пустить Владивоя дальше, не причинив вреда. Но так хотела порой спасти себя, дав волю всем чувствам, что рвались из груди.
