Да только как? Как смотреть в глаза Ведаре и Сении? Казалось, они знают уже давно обо всем. Поняли раньше самой Грозы. Но молчали и ничем не пытались вредить. А она воровкой себя чувствовала. Татем в юбке, что крадет чужое добро
— и не могла себе в том отказать.
И вот сейчас она еще пыталась отбиться, силилась оттолкнуть — но слабее с каждым мигом, что чувствовала на себе тяжесть тела Владивоя, его губы на своих и нетерпеливые руки повсюду, сминающие, ласкающие на грани тончайшей боли, как горячие капли рассыпающиеся везде, где князь проводил ими.
— Какая же ты красивая, Гроза, — жарко шептал на ухо князь между поцелуями. — Мне просто нужно касаться тебя. Знать, что ты есть. Что ты моя. Вся. Не гони.
Оттянул уже развязанный ворот ее в сторону, оголяя небольшую грудь, которая — Гроза знала — полностью помещалась в его ладони. Смял слегка, заставляя твердую вершинку встопорщиться, и накрыл горячим ртом. А Гроза, почти до крови кусая губу, выгибала спину и комкала простыню в кулаках, пока он ласкал ее внизу пальцами. Неистово, долго, гася ее стоны поцелуями — чтобы потом, доведя до изнеможения, отпустить.
Безумец. Да разве она лучше?
Князь встал, оставив Грозу на лавке, распластанную его желанием и ослабившим тело удовольствием. Так не может продолжаться. Просто не может! Владивой налил в кружку остывшей сыти и выпил жадно. Налил еще. Его плечи тяжко ходили вверх-вниз, а руки чуть подрагивали, словно он был пьяницей, которого долго мучила жажда, нынче лишь едва удовлетворенная, но ненасытная. А вдоль хребта тянулась по рубахе его из дорогой браной ткани темная влажная полоса. Он повернул голову, прислушиваясь к глухому звуку стихающих во дворе мужских голосов. Усмехнулся, покачав головой.
— Тронет тебя кто другой, Гроза — убью, — проговорил веско.
— Кого убьешь-то, княже? — она села, натягивая на колени подол. Прикрыла воротом остро торчащую грудь, еще хранящую следы губ Владивоя.
И понимала, конечно, все. Да в голове все мысли какие-то шалые бились, одна другой глупее. И так хотелось за колкостями и насмешкой скрыть то, что на самом деле душу разрывало: неправильностью своей и необходимостью, страшной и постыдной тоже. Князь обернулся, глянул чуть исподлобья так, что в затылке закололо, а сердце трепыхнулось и замерло на миг. С лица Владивоя помалу сошла тяжесть хмельного вожделения. Как будто снова увидел он вместо желанной девушки всего лишь товарку дочери. Девчонку, еще не сменившую детскую рубаху
— и устыдился на мгновение того, что сотворил. И того, что еще сотворить мог.
— Обоих убью, — пообещал с пугающей уверенностью. — Наказание ты мое.
Князь снова отвернулся, провел ладонью по лицу, втягивая запах — и щеки запекло невыносимо. После подошел быстрыми шагами. Поддев подбородок Грозы пальцами, до боли впился в губы — коротким, яростным поцелуем-укусом — и, отпустив ее, просто вышел из горницы.
Глава 3
Не желал Рарог княжеского гостеприимства, и уж пожалеть успел, признаться, что вообще связался с княженкой и ее людьми. Говорили свои: не влазь. Мало ли людей гибнет на дорогах от руки русинов, которые шныряют здесь порой. С тех пор, как поселился на острове Стонфанг ярл Ярдар Медный — особенно. Но вот как увидел Рарог испуганные глаза княженки, зеленые, чистые, что вмиг налились слезами от испуга, так и понял, что не сможет мимо пройти. А пуще всего, как мелькнул рыжий всполох между спинами гридьбы, между мускулистых ног лошадей. И брови, резко изогнутые, нахмуренные над синью глаз. И правда — будто лиса в чаще проскочила. Вот тогда-то он и вскинул лук к плечу первый раз. После только увидел меч в руках бойкой девицы. И отбивалась она им ловко, хоть силенок и недоставало. Гроза — разве другое имя могло подойти ей лучше?
И била она словами, как Перуновым огнем, и хмурилась, словно тучка. А губы у нее все равно сладкие, как липовый мед, и тело сильное, гибкое — только в руках и держать, не отпуская. С ночи самой до утра. Водить ладонями по спине, плечам, трогать грудь небольшую, округлую сквозь ткань — и того достаточно, чтобы в штанах тесно стало от одной только мысли.
Рарог вздохнул, сминая пальцами переносицу, отвлекаясь от разглядывания свода крыши над головой в дружинной избе. А тело и правда откликнулось на образ Грозы. Неладно что-то с этой девчонкой. Точно неладно. Даже не потому, что она сквозь воду видеть умеет — то другой вопрос, который надо бы еще разведать, если оказия будет. Просто беспокоило, что она голову так сильно пьянила — первый раз такое случается. И хотелось махнуть на все рукой, забрать соратников, которые в детинце уж и пригрелись скоро, да струги свои прочь от Волоцка развернуть. Потому как, коли девица так в сердце вонзилась с размаху — от того не будет добра. Выдирал такую занозу уже, было дело. Когда уходить пришлось из своего рода.
А Владивой тоже задумал что-то. Совсем не зря заманил в гости и вид сделал, что не понимает, кто есть кто. Будто и правда купцы какие к нему заехали.
— Чего ворочаешься, Рарог? — узнаваемый голос Волоха донесся сквозь темноту.
Кто-то всхрапнул в дальнем углу, и снова все стихло. Рарог сел на лавке, опустив ноги на твердый, притоптанный земляной пол. Нашарил сапоги и сунул туда ноги прямо так, набосо. Ватажники, изрядно устав за день да вдоволь наевшись за дружинным столом, повалились на лавки и заснули раньше всех. Теперь хоть в кувшин глиняный ложкой бей над ухом, не проснутся.
— Да не спится чего-то, — вздохнул Рарог.
— Чего вдруг? — хмыкнул ромей. — Не нравится в стенах княжеских?
— И это тоже.
Рарог встал и, на ходу натягивая рубаху, поплелся вон из избы. Может, коли воздуха свежего ночного глотнуть, так и в голове яснее станет.
Тихо было кругом. Капало где-то с крыши: только что дождь прошел из набежавшей мимоходом тучи, сыростью лег на траву, что пробилась из недавно оттаявшей земли. Рарог свернул между ристалищ — к терему. И услышал вдруг, как женские голоса где-то в стороне переливаются. Час поздний, а не спят еще. Челядинки, небось: работу не всю закончили. Но, пройдя чуть дальше, он увидел две фигурки, заметные в темноте только из-за светлых платков, что покрывали их головы.
Женщины взвизгнули, как его разглядели на тропе, друг к другу прижались.
— Чего ходишь тут, окаянный? — сразу взвилась одна.
Пригляделась да и смолкла озадаченно: видно, не узнала. Была она постарше второй, покрепче, в бедрах пошире и на лицо круглей. А подруга ее молодая так и замерла, как зайчишка, услышавший в тишине леса шорох снега под лапами волка. Чуть бледная, словно испугалась или хворала слегка. И глаза — блестящие, темные все по его лицу блуждали, отчего она помалу расслаблялась.
— Рарог я, из гостей вашего князя. Не бойтесь.
— Ходишь здесь чего, спрашиваю! — еще больше ощетинилась старшая.
А вторая ее за локоть дернула, не сводя с Рарога внимательного, любопытного даже взора. И оказалась она наружностью приятной, тонкой и светлой, как береза. Под свитой не разглядеть фигуры, но и то можно было заметить, что Лада хорошенько постаралась: ноги длинные, талия — двумя руками обхватить можно так, что пальцы почти сомкнутся. И грудь округлая вздымается чуть взволнованно.
— Раз гость Владивоя, так и чего на него шипеть, — произнесла она на удивление спокойно.
— Знаем мы таких гостей. Только и следить, чтобы не умыкнули чего, — не сдалась наперсница.
Вот же неуемная баба. Никогда бы на женщину Рарог руку не поднял, да таких порой хотелось хоть встряхнуть, чтобы сами себя услышали. Как развяжут язык, так и все, что в голове есть, работать перестает.
— То, что по двору гулять нельзя, о том мне князь ничего не сказал, — бросил он все ж грубовато, хоть и не хотел.
— Не сердись, — молодуха отлепилась от бока своей наперсницы и подошла чуть ближе — рассмотреть, не иначе.
Поправила платок, что прикрывал ее волосы, заплетенные в две тугие косы — мужняя, стало быть. И показалось вдруг в неверном свете, который лился из оконца над головами, что пряди чуть рыжеватые.
