Она уходила с улыбкой… и в глазах уже не было обиды и печали. От этой улыбки, как бывало раньше, стало тепло на душе. Это ведь означает, что он смог утешить ее, верно? В свою очередь, согреть новой надеждой? Как он слышит сердцем ее молитву, так и наликаэ чувствует заботу своего бога…
Снежный бог способен кого-то согреть… немыслимо…
Бледные губы дрогнули.
Впрочем, в следующий миг наметившаяся улыбка угасла.
Пора было возвращаться.
Он удивился, поняв, что ему совершенно не хочется этого делать, хотя никогда еще не тяготился своими обязанностями. Но сейчас хотелось бы остаться здесь, встретить ее завтра, узнать, чем закончилась ее вылазка в парк. Разберется ли она со своей школой, родителями и этим непонятным замужеством (мысль о нем кольнула гневом). Увидеть, как засияет ее лицо, когда она увидит, что деревце прижилось… а он успел узнать Рэлико достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в том, что она вернется к елочке, и не раз…
— Проследи, Адаш, не откажи, — еще раз попросил он, уважительно поклонившись одному из духов Гисхи, богини земли.
Тот согласно пискнул, не собираясь отходить от деревца, хотя было видно, что сидеть в снегу ему неприятно. То ли дело под снегом… там тепло…
— Спасибо, — кивнул снежный бог и двинулся дальше, к огромному обледенелому валуну, близ которого его ждал Зимний ветер.
Если с ней случится что-то плохое, он узнает сразу же — и сможет помочь, это успокаивало.
Он сделает все, чтобы его наликаэ улыбалась.
Ланеж вскочил в седло.
А теперь — разбираться с оттепелью на юге…
* * *
— Наликаэ! — восторженно запищал морозник, подпрыгивая от возбуждения и восторга. — У хозяина есть наликаэ!
— Ну и чего орать об этом? — возмутилась Пахни-вышивальщица. Она нанизывала на иглу застывшую в воздухе влагу и украшала ими деревья, как люди вышивают бисером и разноцветными нитями. — Мы знаем, видели ее не раз.
— Так хорошая же! — снова застрекотал он. — И холода не боится совсем, и снега! Добрая!
— Понятно, что хорошая — хозяин же хороший, — степенно вздохнул дух-художник. — Не чета прежнему.
Духи содрогнулись при одном воспоминании.
— Я прежнего не застал, — пискнул морозник, нервно потирая тонкие лапки. — Какой он был?
— Не застал — и радуйся, — сурово цыкнул на него Эно — дух с огромным ситом. Он просеивал им снег для пурги, а перед морозной ночью выбирал влагу из воздуха, открывая великолепное небо во всей красе… — Мы при нем хуже рабов ходили. Твоим собратьям он не раз приказывал людей морозить, когда хотел новых духов получить… И попробуй ослушайся хоть в чем — просто наказание еще полбеды, так он ведь и развеять мог…
Все снова содрогнулись.
— Ту Шелькри до сих пор жалко, — всхлипнула вдруг Пахни. — Она такие красивые сосульки выращивала… Отказалась маленькой девочке пальчики ломать, вот и поплатилась…
Духи помолчали.
— Этот хозяин другой, — подытожил дух-художник. — Служить такому — одна радость. Добрый он, хоть и ледяной с виду совсем. И… наш он.
— Добрый, — согласилась маленькая Шелькри, как и морозник, потрясенная до глубины души рассказом Эно, а потому поспешившая вернуться к первоначальной теме. — И девушка добрая. Надо бы за ней присмотреть, а? Хозяин же не может быть рядом постоянно…
— Давайте, — запрыгал на месте от восторга морозник. — Я готов! Я буду!.. Я…
И получил кистью в лоб. Свел глазки в кучку, осоловело мотая головой, затем, встряхнувшись, сердито уставился на художника.
— Полно тебе скакать-то, — добродушно произнес Ше’Эл. — Всем нам эта работа будет в радость. Только… господин ведь не сказал никому, что у него тоже теперь наликаэ имеется — а значит, и нам молчать надобно.
— Из богов нас никто и так слушать не будет, а чужие духи его печать не увидят, пока не коснутся. Раз хозяин хочет скрыть — пусть скрывает. Мы мешать не будем. Мы поможем, — решила Пахни. — Он ведь так счастлив, что она у него теперь есть… Улыбается даже!
Все духи горячо закивали.
— Решено, — ударил посохом об землю дух-ледяник, который по первому морозцу забирал лужи ледком, потом отвечал за гололед и наст. — Да глядите, не слишком ревностно присматривайте за смертной. Если она по зиме совсем перестанет поскальзываться и мерзнуть, сама что-нибудь заподозрит. Излишнее рвение тут ни к чему. Приглядим, поможем, если надо, будем рядом, чтобы, случись что, нас звать не пришлось… Ну и порадуем чем можем при случае, не без того… Это будет наша общая подопечная.
Охваченные чувством собственной значимости, довольные тем, что могут что-то сделать для хозяина, духи торжественно поклонились друг другу и разлетелись по лесу и городу. Надо же сообщить об этом решении собратьям.
* * *
Он не знал, как долго горит в этом вечном, неугасимом, жидком огне, продолжавшем свой бесконечный, мучительно медленный ток под тяжелыми сводами. Над ним многие сотни метров камня, который совсем рядом — и бесконечно далеко. А он сам — лишь дрейфующий в этом адском пламени островок обожженной плоти, в котором невесть как держится душа.
Он горел в нем так долго, что потерял счет времени — и само ощущение боли. Жар стал его сущностью и сутью.
Жидкий огонь заполнял легкие, внутренности, и он принял его, превратив в огонь своей ненависти, и теперь плыл в нем, как рыба плывет в воде — с той лишь разницей, что каждое продвижение на миллиметр было болезненно медленным — и беспощадным.
Они думали; что убили его: поместив сюда…
Нет Заточили. Извратили самую его суть, ударили по больному.
Заставили примириться с ненавистным жаром, слиться с ним.
Бога так легко не убить. Начинать нужно было не с тела… Но боги не умеют развеивать души других богов. Духи бы подсказали им, как это делается… но эти гордецы не стали бы даже спрашивать у духов.
Безгубый рот изогнулся в адской усмешке. Давным-давно выжженные глаза ничего не могли видеть — и все-таки видели. И бесконечное марево пламени, и черноту свода над ним.
Больше здесь, глубоко в земных недрах, не было ничего. Ни мрака, ни воздуха, ни тлена. Только жар и безостановочное движение в никуда.
Он в свое время многое выпытал у духов — в прямом смысле. И получил знания, которых не было ни у одного другого бога, даже у верховных. Вряд ли эти бестолковые порождения мира открыли бы этот секрет кому-то еще. Ему пришлось приложить немало сил к их убеждению.
Он научился убивать бессмертных.
В этом мире и впрямь не было ничего невозможного.
Но пока он заточен здесь, не имеет значения, знает он этот секрет или нет.
И вдруг обожженное, постоянно сгорающее и восстанавливающееся лицо поднялось над поверхностью магмы.
Он уставился пустыми глазницами в неожиданно высокий потолок, оплавленный жаром, в котором он плыл.
От неожиданности вдохнул в легкие, привыкшие к жидкому огню, горячий воздух, наполненный ядовитыми газами.
Эта новая боль едва его не доконала.
Он закричал — страшно, хрипло, обдирая и без того обожженные связки. В глотку начала медленно сочиться сукровица, заново забивая легкие. Оплавленные мышцы от напряжения стали лопаться, когда он судорожно дернул руками, пытаясь не то погрузиться вновь в жгучие глубины, не то вырваться из них… Он беспомощно барахтался в жидком огне и кричал от боли, к которой, как он думал, давно привык.
Он даже не знал, что этот крик услышат.
Ланеж, только-только спрыгнувший с Северного ветра на границе южного рубежа, замер на миг.
Что-то изменилось. Что-то неуловимое, пугающее пронеслось дрожью по спине. В воздухе пахнуло тревогой, отголоском беды…
Но через несколько мгновений все вернулось на свои места.
Будто ничего и не было.
Снежный бог чуть нахмурился. В этом ощущении было что-то знакомое, но что именно — он никак не мог уловить, слишком уж мимолетным оно оказалось.
Может, где-то на миг нарушилось равновесие, а затем восстановилось? Какой-то бог вспылил, призвал излишек силы в мир, а затем поспешно взял себя в руки? Такое бывает не так часто, но порой случается… отсюда и ощущение, что нечто подобное он уже испытывал?
