Мамино воодушевление передалось и мне. Я со смирением повторяла основы и ждала наступления лучших времён.
Но в холодном промозглом ноябре в мою жизнь вошли Мартин и его ковен, и мне уже было не суждено перейти на второй курс.
Никаких поездок.
Никаких волшебных фолиантов.
Ни-че-го.
Больше я не хочу вспоминать. Я хочу, чтобы стало темно и тихо, как этого и желал Мартин. И ещё я больше не хочу никогда слышать этого имени — Мартин.
Я чувствую сильный толчок в грудь, чувствую боль, картинки из прошлого стремительно скручиваются в сумасшедший пёстрый клубок, и этот клубок взрывается ослепительной вспышкой.
Я часто моргаю, и когда зрение проясняется — передо мной возникает надпись, белая на зелёном: «Для твёрдых бытовых отходов», и какие-то цифры — служебный шифр коммунальщиков. Потом я вижу растянутую между стен хрустально-радужную паутину и седую крысиную морду с внимательным взглядом.
— Дело ведь в нём, в Мартине? — спрашивает крыса. — Из-за него ты оказалась здесь?
— Да… — Я киваю и чувствую, как моё тело сотрясает крупная дрожь, которую не остановить.
— Трясись, не трясись, а рассказать придётся, — безжалостно заключает крыса. — Рассказывай. И вспоминай хорошенько, это самая важная часть твоей истории.
Я снова киваю, но жалобно говорю:
— Я многое не могу объяснить. Я до сих пор не понимаю…
— Рассказывай как помнишь, всё остальное — потом. Отпусти память по водам, мне надо узнать твою душу.
— Вы же не дьявол? — спрашиваю я со слабой улыбкой. Вроде как в шутку.
Крыса ухмыляется довольно:
— Ты мне льстишь, деточка. Я всего лишь старая нянька. Смотри на сеть и продолжай.
Старая нянька. Какое странное определение. Но об этом я подумаю завтра. Если оно настанет.
Я не хочу смотреть на сеть и продолжать. Мне даже начинает нравиться, как меня колошматит. Дрожь покоряет меня, темнота зазывает в свою безмятежность, но бесцеремонная старуха снова больно толкает меня жёсткими пальцами.
— Ведьма Данимира! Смотри на сеть!
Я открываю глаза.
Паутина вибрирует, вступает в резонанс с дрожью моего тела и постепенно замедляет колебания. Я, подчиняясь её ритму, успокаиваюсь и снова становлюсь способной мыслить и даже чему-то сопротивляться.
— Я продолжу, но не могла бы ты перестать постоянно тыкать меня в грудь? — протестую я. — У меня уже всё болит от этого тыканья!
Горло крысиной ведьмы издаёт какой-то печальный скрипучий звук.
— Дурочка, это я ведь тебе сердце завожу. Я ж говорю, у тебя мало времени. Сосредоточься и рассказывай, не буду тебя перебивать.
Надо же. Мне заводят сердце. Скверно звучит.
Я соскребаю по дальним закоулкам последние остатки разума и рассказываю.
3
Минута, когда я впервые увидела Мартина, впилась в память отравленным жалом. Наверное, есть у людей чувство (не знаю уж, каким по счёту оно является), которое ведает предвидением, и некие судьбоносные моменты, хоть об этой их особенности мы ещё не подозреваем, запечатлеваются гораздо ярче остальных.
За окном стоял ноябрь, сырой, мрачный, со сгибающимися от северо-западного ветра оголёнными деревьями, с низкими свинцовыми тучами и бесконечными дождями вместо долгожданного снега.
Мы с Женей Журавлёвой сидели на скамье в рекреации, в которой сходились несколько длинных коридоров. Я читала Женькин конспект по «Переплётной магии». Предыдущее занятие я пропустила, потому что несколько дней просидела дома из-за намечающейся простуды, и теперь навёрстывала упущенное.
То ли какой-то звук на другом конце коридора, то ли что-то ещё заставило меня оторваться от чтения. Я подняла голову и передо мной предстало зрелище — именно это слово пришло мне тогда на ум. Они шли, как шла бы в небе пятёрка боевых истребителей на военном параде — один самолёт на корпус впереди и по два сопровождающих с каждой стороны.
Впереди двигался высокий золотоволосый парень в длинном, тёмном, каком-то готическом плаще, вокруг него вихрями клубилась энергия движения. Его длинные вьющиеся волосы развевались, полы плаща тоже развевались, и четыре брюнетки, синхронно шагающие позади, казались его чёрными крыльями. Это было похоже на начало высокобюджетного блокбастера, где на фоне титров в замедленной съёмке шествуют главные герои, и с первых кадров становится ясно, кто в конце концов надерёт задницу всем злодеям.
Я, как под гипнозом, не могла оторвать глаз от этой удивительной пятёрки, которая так красиво и слаженно вышагивала по коридору.
— Челюсть подбери, Данька, — тихо, почти на ухо, сказала мне Журавлёва.
Я проглотила слюну и поспешно закрыла рот.
— А кто это? — так же тихо спросила я.
— Ты что, их никогда не видела? Шергина, ты меня поражаешь. Выползай хоть иногда из-под камня! Это же наша звезда, Мартин. И его свита… тоже звёзды — институтского масштаба.
Широко известны в узких кругах, вспомнила я распространённую шутку.
Слова «его свита» и «звёзды» Женя произнесла с ярко выраженной неприязнью. Брюнетки позади Мартина явно не пользовались симпатией моей подруги. Впрочем, мне показалось, что и сам Мартин Журавлёвой не нравится тоже.
— А почему Мартин? — неопределённо спросила я, но подружка меня поняла.
— Потому что из Прибалтики, из Риги, что ли… На практику к нам приехал, по обмену. Диплом пишет. Что-то там про влияние магически заряженных шрифтов на популяцию говорящих летучих мышей. Или на популяцию говорящих пингвинов… или ещё на какую-то говорящую популяцию. В общем, он в нашем спецхране сидит, зачарованные шрифты изучает.
Старшая сестра Женьки, Лена, училась на последнем курсе нашего факультета, и в связи с этим обстоятельством подруга являлась просто неоценимым кладезем информации. Она уверенно держала руку на пульсе студенческой жизни.
— А… эти? — Я опять спросила невнятно, но Женька снова меня поняла.
— А эти наши, тоже библиотечные, с пятого курса… — Она скривила губы. — Ходят за ним хвостом…
Великолепная пятёрка приблизилась — и мы замолчали. На повороте, который они выполнили так же слаженно и чётко, одна из девушек, шедшая по правую руку от Мартина, повернула точёный смуглый профиль, приподняла бархатные ресницы и искоса взглянула на нас. Мне даже показалось, что она посмотрела именно на меня — с каким-то странным интересом. Но этот взгляд длился долю секунды, затем красавица отвернула равнодушное лицо и прошествовала дальше, оставив после себя лёгкий сухой аромат дорогих духов.
Когда пятёрка скрылась за поворотом и можно было считать, что они уже вне зоны слышимости, Женя прокомментировала:
— Вот эта, что по правую руку шла и по сторонам зыркала, — Ксения Михайловская, из Москвы. У неё отец какая-то крутая шишка в министерстве.
— Странно… — сказала я. — Обычно москвичи у себя учатся. Если вообще не в Лондонах или Нью-Йорках.
Питерский Смольный институт был почтенным старинным заведением, с традициями и прекрасной учебной базой, но готовил он, положа руку на сердце, мелкую сошку — учителей, библиотекарей, архивариусов, регистраторов и тому подобных специалистов. Сюда приезжали поступать юные ведьмы со всей провинциальной России, но чиновные москвичи в наш институт не рвались, после него карьера не светила и в тайны Мадридского двора не посвящали.
— А это её папаша сюда сослал, так говорят. В наказание за что-то.
— А за что? — с любопытством спросила я.
Журавлёва пожала плечами.
— Понятия не имею. Никто не знает.
Да уж, подумала я, если сёстры Журавлёвы не знают, то и правда никто не знает.
— Такая красивая… — сказала я искренне. Перед глазами всё ещё стояло дивное шествие. Я добавила: — Они все такие красивые…
Женька скептически фыркнула.
— Ага. Красивые. Как кобры.
Я засмеялась, вспомнив скользящий шаг и покачивающиеся в такт головы.
— Ну да, есть что-то…
— Что-то! — Подруга снова фыркнула. — Кобры, как есть. Слава богу, что они на последнем курсе и скоро исчезнут из нашего института как страшный сон.
