— А меня в бане парили, — остановила поток мыслей, передаваемых на расстоянии, Любава. — На этом приятное закончилось, не стони.
— Рассказывай, а я пока перекушу.
Ворожея поведала о произошедшем, направляя кобылицу по еле заметной тропе, уходящей в самую трясину. Верная Колючка достала шипами пару яблок, и Любава захрустела сладкими плодами.
— Что-то не ладно в этом городишке, — отозвался Шишок. — Местные шепчутся по углам о каких-то тенях, шастающих вокруг. Ползут сплетни о слухах, что какая-то сила вознамерилась занять место госпожи Елены и прибрать Даждьград к когтистым лапам. Похоже, сынок залетел неспроста.
— Да, очень похоже. Ты там разнюхивай в силу своих возможностей, а я пока поищу ту кикиморку. Посмотрю, что там за молодая мать.
— Ты же знаешь, разнюхивание — это моё ремесло. Я как тень!
— Смотри, тень, чтобы тебя за татя не приняли. Всё, вижу нашу обиженку!
Любава сделала вид, что едет мимо, а сама соскользнула с седла и гадючкой махнула сквозь кусты. Запоздало понявшие её намерения кикиморы с визгом бросились бежать. Делали это они гуськом, так что ворожея пожала плечами и кинулась следом, не опасаясь потерять нужную ей девчонку.
На бегу она проверила каждую кикимору, выделила трёх беременных, отмела первую, нашпигованную икрой какого-то лягушачьего принца, вторую — со свернувшимся калачиком змеевидным малышом, и удовлетворённо припустила за третьей. Будущая мама пары девочек-близняшек заверещала, когда рядом выросла рыжеволосая фигура. Ворожея выхватила кикиморку из бегущей вереницы, и та скрылась за стеной рогоза.
Кикиморка и правда была миловидной. Длинные локоны светлых с прозеленью волос, большие глаза цвета ряски, еле прикрытая сшитой из водорослей рубахой, больше напоминающей сеточку, круглая грудь, украшенная тёмными сосками. Предположив, что сзади всё открыто взгляду точно так же, Любава понимающе вздохнула. Да, Елисея можно было понять, хотя это и не повод махать своим маслёнком направо и налево.
— Привет тебе от будущего мужа. И от свекрови, — вежливо сообщила ворожея.
Лицо кикиморки удивлённо вытянулось, изогнутые бровки выразили крайнее изумление.
— А это…как сказать…он всё-таки решил взять меня в жёны? — еле выговорила болотная красавица.
— Почему же нет? Только вот свекровь слегка обижается на тебя, деточка.
— За что? Я же…он же сам! А я его люблю!
— Люби, конечно, это нормально. Только мох из паха убери.
— Ты меня совсем за дремучую почитаешь? Нет у меня в паху никакого мха! Чай, крупный город рядом, не хутор какой!
— Слушай…как тебя звать-то?
— Милояна я.
— Слушай, Милояна, ты ворожее не лги, а? Почто зазнобушку своего прокляла? У него теперь лужайка в штанах. С клюковкой.
— Фууууу, — скривилась кикиморка, — Что, правда? Я хоть и болотная, но мне больше нравилось, как было!
— То есть это не ты? — подняла бровь Любава, зная ответ.
— Не я, матушка ворожея! Клянусь трясиной топкой, не даст она соврать! Мы, кикиморы, проклятьями не разбрасываемся! Али не знаешь? Что обрюхатил, так это не беда! Не он, так другой в жёны возьмёт! А вот я слышала, есть за тридевять земель народец, там ежели девка ребёнка принесла без мужа, её прочь гонят! Ну, в смысле, если мужа нет. Хотя, я слышала и о такой, что вовсе без мужа родила, сама от себя. Но то враньё, да?
— Не шелести, Милояна! Ты мне лучше объясни, что у вас происходит? Уды мхом покрываются, тени шастают, парни под кроватями трахаются незнамо с кем! Что за напасть такая?
Кикиморка открыла было ротик, чтобы ответить, но распахнула удивлённо глазёнки. Любава дёрнула девчонку в сторону, приземляясь со всем бережением к непраздной Милояне. Та пискнула, но ворожея уже была на ногах и движением руки взбаламутила болото перед собой, подняв горбом покрытую мхом воду сколько смогла зачерпнуть заклинанием. Вся масса рухнула на нападавших, покрывая их грязью и промочив до костей.
Барахтающаяся за спиной девчонка что-то визгливо протявкала, и ходячие кучи мха выстроились в рядок, виновато моргая глазами, горящими меж стеблей водорослей и пучков мха.
— Прости, матушка ворожея, не признали, — поклонился один из холмиков. — Девки прибежали, орут, что Милку ведьма поймала. Свербигузки непутёвые.
— Ладно, выходите уже, обсохните. Негоже хозяев в их доме тиранить.
Болотный люд робко избавился от лишних "украшений", подобрался поближе. Вперёд вышли мужчина с женщиной. Родители Милояны, не иначе.
— Что привело сюда такую важную гостью? — осторожно спросил мужчина.
— Сватья я, у вас товар, у нас…купец, — не удержалась Любава. — У вас колечко, у нас сваечка. Моховая.
— Что-то невдомёк нам, али шутишь? Не обижайся, госпожа, мы тут все простые люди, умишком особо не разжитые, — вступила в разговор женщина.
— Да что тут непонятного? Елисей по дочке вашей сохнет, аж есть не может. Одной клюквой питается, по ночам недужит, не высыпается.
За спиной хихикнула кикиморка, родители несмело заулыбались в ответ. Любава мысленно покачала головой. Она знала, что ворожей побаивались и люди, и нелюди, но никогда не хотела такой славы.
— Успокойтесь, лесные жители. У меня к вам дело есть, пришла помощи просить.
Слова подействовали, болотники приосанились, лицами посветлели. Ворожея увидела, как ярче загорелись огоньки жизней, испаряя напряжение.
— Меня призвала на службу властительница Даждьграда, с её сыном несчастье приключилось, — Любава пересказала, что знала и удивилась, как вмиг переменилось настроение стоящих перед ней болотников.
Страх окутал поляну, даже молодухи, обступившие подружку, замолкли. Родители прятали глаза, держались за обереги и постепенно пятились в родные болота.
— Что молчите? Или в помощи отказываете? Обидела, может, чем? — прибавила стали в голосе Любава.
Болотники вздрогнули, но остановились.
— Не гневайся, матушка, только не сможем мы помочь. Права Милка, проклятье то не нами наложено, мы — народ мирный. Елена всегда к нам добра была, но в городе появилось зло, совладать с которым под силу лишь ворожее.
— Ворожея есть, осталось только найти виновных и наказать.
— Смерть ходит рядом с Елисеем. Большего сказать не можем, не проникнуть глубже, страх тот нам не сдюжить.
Вот так. Народ лесной славный, да мало с них толка. Самой придётся дальше. Права была Елена, что ворожею позвала. Тут другим делать нечего.
— Готовьте Милояну к свадьбе. Коль избавлю город от страха, будет женой Елисея, — оседлав Колючку, сказала Любава и понеслась в город, не дожидаясь ответа.
— Шишок, отзовись. Серьёзные дела творятся в Даждьграде.
— Наконец-то! Я тут себе места не нахожу! Дела куда серьёзней, чем просто серьёзные! Любава, ты там поосторожнее будь! Похоже, против правительницы сильная чародейка выступает, к тому же злющая! По городу все признаки вылезают: молоко киснет быстрее, чем в ведро из вымени попадает, плесень хлеба портит…Народишко разбегается, кто куда.
— Что ж, раз она на Елену нацелилась, буду рядом. Сама придёт, а тогда посмотрим, кто кого. Ты не вылезай пока, позову!
Стражники отшатнулись от несущейся чёрной молнией иппы, переглянулись и захлопнули ворота. Дружина на дворе вооружалась и расходилась по местам. Любава бросила поводья мальчишке-конюху и поспешила в терем.
Ночь пала на город тяжёлым грузом, на этот раз даже сверчки попрятались. Чёрная тень кралась по коридору к покоям ворожеи. Бесплотная тварь встала у двери и прислушалась. Гостья спала, магический взор видел её, лежащую на ложе. Покачавшись, тень двинулась дальше, пламя факелов отшатывалось от непроглядной тьмы, шагающей мимо.
Елисей вздрогнул во сне, зябко повёл плечами и натянул одеяло. Его мучили кошмары, сын правительницы метался на кровати, переворачивался с бока на бок. Протяжный стон разбудил паренька, заставил открыть глаза. Елисей лежал, вглядываясь в непривычную темноту. Факелы еле светили, пламя жалось к стенам.
От страха и холода захотелось писать. Сев на кровати и накинув на плечи одеяло, бедолага опустил ноги на пол и встал. Влажные руки обвились вокруг лодыжек, дёрнули, повалив на пол. Запутавшийся в одеяле паренёк ударился лицом и на миг задохнулся. Что-то потащило его под кровать, не давая зацепиться хоть за что-нибудь.
