антисанитария. Надеюсь, ты не станешь потом каннибалом или что-то в этом роде, — я тыкаю пальцем с проступившей рубиновой каплей в мордочку фенекая, та фыркает, но облизывается. — Надеюсь, я не сошла с ума. Быть такого не может, но я же в Криафаре. Здесь есть маг с дырой в груди, здесь есть драконы, я разговаривала с женщиной, вплавленной в камень, меня скорпионы слушаются! Здесь возможно абсолютно всё. Это мой мир, Феня.
Я смотрю на крохотную лапку зверька, на то место, где был узкий глубокий порез, рассёкший тёмную подушечку едва ли не надвое. Был буквально четверть шага назад.
А теперь его нет.
— Всегда мечтала написать книгу о вампирах, — я продолжаю говорить вслух, обращаясь к притихшему зверьку, чтобы не скатиться в позорную истерику. — Но, кажется, опять не удалось. Какой-то я неправильный вампир, раз даю свою кровь другим, а не пью. Антивампир.
Тельман лежит неподвижно, дышит тихо, прерывисто и слабо, на его губах выступила лёгкая белая пена, словно человек не умылся после чистки зубов.
— Не думаю, что это вкусно, — шепчу я. — Надеюсь, ты об этом даже не узнаешь, а то покрутишь пальцем у виска и подашь на развод. Впрочем, разводов тут нет, да и жест этот тебе неизвестен. Придёшь в себя — я тебя научу.
Несмотря ни на что, резать себя страшно. Проходит еще шаг, а я всё чиркаю по ладони осколком стекла, как мокрой спичкой по коробку. И когда наконец получается, понимаю это не сразу — разрез наполняется кровью неохотно, неторопливо. Складываю ладонь ковшиком и жду, а потом даю возможность стечь густой тёмной жидкости в приоткрытые губы Тельмана.
Гром с неба не гремит, чудовище не становится принцем, к счастью, обратной метаморфозы тоже не происходит. В первое мгновение не происходит вообще ничего. Может быть, крови должно быть больше? Может быть, я всё же ошиблась?..
Белая пена на губах сперва становится нежно-розовой, а потом и вовсе мелкие пузырьки лопаются и тают. Исчезают почти мгновенно.
Я вытираю его губы подолом платья — так себе, но лучше, чем смотреть на его неподвижное лицо, перемазанное в крови.
…не такое уж неподвижное. Ресницы трепещут, серые глаза смотрят на меня: внимательно, осмысленно. А вот мне хочется разреветься. Тельман протягивает руку, с недоумением сжимая и разжимая сведённые недавней судорогой пальцы, и касается моей щеки, словно стирая случайную слезинку. Моргает.
— Ты мне снишься, — негромко говорит Тельман, облизывает пересохшие губы и тянет меня к себе. — Я тебя касаюсь, и это прекрасно. Значит, всё это сон.
— Просыпайся, — я то ли смеюсь, то ли просто начинаю дрожать от пережитого волнения, от напряжения, от его близости, которую успела для себя определить как невозможную.
— Ни за что. Мне нравится этот сон, больше, чем настоящее.
— У нас много дел, — я зачем-то упираюсь. — У нас целая пустыня дел.
— Пустыня никуда не денется. А если и денется, поедем в Охрейн, — отвечает Тельман, приподнимаясь на локтях, и я вижу слабое золотое свечение рун, проступающих на его коже. Почти неосознанно провожу по ним пальцем, очерчивая узоры.
Тельман истолковывает моё движение по-своему. Я не успеваю ничего ему ответить, как он подтягивает меня ближе и целует. Не успеваю ничего ему ответить.
Но у меня нет никаких возражений по этому поводу.
Глава 57. Криафар.
На шаг или два я вообще перестаю ощущать окружающую реальность. Покушения, артефакты, весь этот проклятый мир попросту перестают существовать для меня, есть только Тельман, его прикосновения, настойчивые и в то же время очень бережные. Только его руки сминают мои волосы, лихорадочно, жадно, выдавая те чувства, что он испытывает на самом деле. Золотые руны на коже тают до того, как я успеваю что-то о них спросить, но, в конце концов, это не так важно.
— Не хочу просыпаться, — шепчет он мне. — Я так долго хотел к тебе прикоснуться.
Но реальность врывается к нам, безжалостная, бесцеремонная, требующая внимания, сил, времени — в виде Вирата Фортидера, за спиной которого маячат до крайности ошеломленные и возбуждённые лекари и старший фраон, безуспешно старающийся выглядеть солидно и деловито.
Не хочу отпускать Тельмана. Больше всего на свете хочется выгнать всех за дверь, а потом утянуть его на камалью шкуру на пол и продолжить очень важную, жизненно необходимую проверку: везде ли мы можем друг друга касаться без отторжения?
К сожалению, так не выходит.
Вират и фраон терзают Тельмана на предмет воспоминаний, лекари не менее увлечённо требуют ответа от меня: один в правое ухо, другой в левое. К превеликому сожалению тех и других ничего толком сказать мы не можем: я не собираюсь делать достоянием общественности столь важную информацию о своей физиологии, а Тельман попросту ничего не помнит о сегодняшнем утре, даже на малыша феникая смотрит с искренним изумлением. Фраон чуть ли зубами не скрипит от досады, и я, в принципе, с ним солидарна, но как же хочется выгнать всех и просто остаться вдвоём!
Однако людей вокруг, кажется, становится только больше: служанки убирают стекло, младшие фраоны преданно ждут указаний начальства. Смирившись с тем, что покой в ближайшее время нам только снится, я пытаюсь хотя бы донести свою мысль о Тире-Мин — почему-то я безоговорочно доверяю Стражнице, и хотя старший Вират понимания не проявляет, по крайней мере, никакие пытки в ближайшее время ей не грозят. А ещё мне очень хочется продолжить разговор о загадочной особенности Тельмана, но в ближайшее время добиться приватной аудиенции у старшего Величества вряд ли получится: он выглядит деятельным, как никогда. Интересно, что же он сам думает о своём чудесном исцелении?
Кажется, Тельман тоже осознаёт, что отцу стало гораздо лучше — и как бы он не старался делать невозмутимое лицо, я чувствую, что его это радует.
И я тоже рада.
День проходит в суете. Возвращается из своего путешествия к Пирамиде Рем-Таль, возвращается ни с чем, ибо маг-целитель Стурма изволила отсутствовать по неведомым причинам — но теперь необходимость в её вмешательстве отпала. Искомый артефакт, чуть было не отправивший к духам-хранителям Вирата Тельмана, действительно оказывается из архивного хранилища Каменного замка, упоминание о нём обнаружено в списках, вот
