мёртвые. Меня учил играть великий мастер...
— Твой суховей? Значит, он нашёл тебя всё же?
— Да, конечно. Он всегда меня находит, потому что… Да не важно, в принципе, почему. Я принадлежу ему, если можно так сказать.
— Едва ли можно. То, что вас связало — что угодно, но не принадлежность.
— Тебе видней. Не важно! Я веду к тому, чот я смог бы призвать и тебя, если бы вспомнил. Я кого только не призывал! Мог бы и тебя…
— Нет.
— Нет?
— Нет. Это часть правил: мы можем заводить друзей среди живых, но они не помнят нас, пока живы. Так должно быть.
— Это нечестно!
— Смотря что считать честностью. Но у любой судьбы есть своя цена. Тебе ли не знать?
-
Я выдохнула и подняла глаза на сидящую передо мной женщину.
Теперь я помнила: она — хозяйка дома на границе. Я помнила: у неё нет имени, потому что ей подобным не положены имена. Я помнила: давным-давно она помогла мне в обмен на услугу, и мы стали теми, кого вполне можно назвать друзьями…
— Всё же это кажется ужасно несправедливым.
Она насмешливо покачала головой.
— Ты до сих пор веришь в справедливость?
— В той или иной её форме, — сказала я со смешком. — Можешь считать это моей собственной глупой блажью.
Она улыбнулась — не губами, но глазами.
— Это на тебя похоже, — сказала она, — но учти всё же, что дружба не измеряется ни количеством встреч, ни даже памятью. Просто, когда очередная партия сыграна, нас с тобой есть, с кем помолчать, с кем поговорить и с кем выпить чаю. Лично мне никогда не нужно было большее.
Я покачала головой.
— Я… хотела бы остаться у тебя подольше. Но мне нужно спешить прямо сейчас.
— Снова твой суховей? — спросила она понимающе.
Правда в том, что я не знала ответа.
Правда в том, что я уже знала ответ.
— Мне надо вспомнить, — сказала я ей тихо. — Кое-что случилось, и… Это важно.
— Я так и поняла, что кое-что случилось, — вздохнула она. — ты ни при каких обстоятельствах не согласилась бы быть ангелом, не будь на то более чем уважительной причины.
Вот как…
Я одним глотком допила чай.
— Мне нужно вспомнить. Я… надеюсь, что не забуду тебя на этот раз. Я постараюсь вернуться. Но сейчас… прошу, помоги мне вспомнить.
Она покачала головой.
— Ты ведь уже почти помнишь, и достаточно просто пожелать… Впрочем, можешь не отвечать. Я догадываюсь, что ты всё ещё боишься того, что узнаешь. А на той ступеньке, где ты находишься сейчас, страх был и остаётся худшей помехой для магии.
Я не осмелилась спорить, потому что это, как ни крути, была правда.
— Пожалуйста, — только и сказала я.
Она кивнула коротко и встала. Я последовала за ней.
Она открыла заднюю дверь, впуская в комнату запах воды и хвои.
— Один шаг, — сказала она. — Я верю в тебя. И — удачи.
А после она подтолкнула меня в спину, не слишком сильно, но так, что я перецепилась через высокий порог…
А когда подняла голову, то обнаружила, что вокруг больше нет ни леса, ни мостков, ни скелетов-фонарей.
Зато есть кладбище.
И искусно сделанная статуя ангела, при виде которой в груди заболело с такой силой, что стало страшно.
*
Я застыла.
Память билась за тонкой границей разума.
Теперь она была даже не морем, а штормом, сметающей с ног лавиной, стеной воды, безумия и огня, грозящей поглотить с головой.
Не хватало только одного шага.
Я смотрела на мраморное лицо ангела, на голубя, сидящего у статуи на плече. Тот же самый, который спас меня в отражениях? Кажется, да…
Я прикрыла глаза.
Один шаг. Одно прикосновение.
Но же мне… страшно.
Всё это время я думала, что знаю, кто я такая. Всё это время я верила, что понимаю свои цели, и себя саму.
Вот она я, ангел, воплощение света! Я знаю, кто друг, а кто враг. Я знаю, что правильно, а что ложно. Я знаю…
Ох, пророк, как же ты был прав. Я ничего не знаю, кроме того, какой дурой была.
А правда вот она, застыла напротив кровавыми слезами на мраморных щеках, звенит в воздухе, рвётся ко мне в тишине кладбища. Я вернулась туда, откуда начала, и мне страшно, потому что больше бежать некуда. Больше не получится прятаться за незнанием, непониманием и чужим мнением. Больше не получится верить, что я была права. Больше не получится обвинять кого угодно, кроме себя самой. Больше…
А ведь я всё ещё могу передумать. Могу, правда.
И как же отчаянно мне этого хочется!
Люди не должны помнить свои прошлые жизни. И я, я ещё во многом человек, так? Я…
Я сжала руки в кулаки.
Нет.
Нет, нельзя пройти всю эту дорогу и испугаться теперь. Нельзя повернуть назад.
Я боюсь знать, но страх — всего лишь одна из человеческих слабостей. И, если отбросить его…
Я хочу знать.
Сцепив зубы, не позволяя своей руке дрожать, я решительно прикоснулась к мраморной щеке…
И волна, которая всё это время дрожала над головой, всей своей массой обрушилась вниз.
*
Этого было много.
Так много, что я рухнула на колени.
Вес воспоминаний обрушился на мои плечи, пригибая к земле, лишая возможности двигаться и нормально мыслить. Даже ангельский разум, не ограниченный человеческими слабостями, просто не справлялся с этим.
Воспоминаний было очень много. Воплощений было очень много. Возможно, чересчур много для одной меня.
Я помнила страсти и смерти, боль и кровь, разные лица и разные формы… Но кое-что оставалось.
Кое-кто оставался.
Кое-кто, кого я призвала впервые в храме в Александрии.
Кое-кто, кто был моим другом в той жизни и не оставил в последующих.
Пески Сахары, берега Нила, крыши Праги, стены Константинополя, ярмарки Новгорода, сень Шварцвальда, улицы Херсонеса… Столько дорог, столько воплощений, столько вариаций одной и той же жизни, и одно неизменно.
Один неизменен.
Тот, кто был моим другом и любовником, врагом и сообщником — порой порознь, порой одновременно. Тот, кто вёл со мной долгие беседы под сенью Александрийской библиотеки, тот, кто птицей нёсся над бескрайней степью вслед за моим конём, тот,
