Барторий получил уже в зрелом возрасте. Белый балахон испачкался. Двое Светлых из наших сторонников, что держали его под локти, буквально подтащили его ближе к нам, потому как идти сам он не желал. И в испуге пялился на нас всех.
В общем, напоминал скорее озлобленного и напуганного старикашку, а не великого Светлого. Мне подумалось, что вдруг все его поступки объясняются просто старческим слабоумием. Или все же психическим отклонением. Или старческим отклонением психики.
Стало немного жаль его. Но, несмотря на это, я собиралась требовать для этого маньяка самого сурового наказания. Не из злости — а потому, что жестокость должна быть наказана. И мир должен быть навсегда застрахован от подобных злодеяний. На счету Бартория несколько десятков жизней Темных детей!
Баэр глядел на Бартория с брезгливостью.
Было очевидно, что даже его Стихия — Свет — отвернулся от него, потому что доброты во взгляде Гарэма не было. Лишь задумчивость.
— И что же нам с тобой делать? — произнес Гарэм. — Что же, Барторий, за твои злодеяния ты должен понести наказание…
И тут Бартория пробило. Он упал на колени перед Светом, воздел руки:
— Великий Свет! Я всегда служил тебе! Я был твоим преданным слугой! Я все совершал во славу твою! За что ты караешь меня?!
— Не мне ты служил, а своим представлениям обо мне! И своему властолюбию! Ты использовал меня ради своей власти и своих стремлений, прикрывался мной! — неожиданно рявкнул Гарэм, его фигура вновь засветилась, видимо, «праведным гневом». Стало немного не по себе. Все же Стихии очень сильны, и гнев их никто не хочет испытать на себе. — Все это… — Гарэм обвел рукой поле вокруг, хоть вообще сейчас там не происходило ничего особенного. Бывшие сторонники Тьмы и Света братались, разговаривали, поглядывали на нас. — Все это во многом вызвано тобой.
Барторий затрясся и, кажется, даже заплакал.
— Но я не знал! — пролепетал он.
— Чего ты не знал?! — продолжил греметь Гарэм. — Что Свет и Тьма равны? Что Всевышний завещал им быть в единстве, дополнять друг друга?! Ты знал это с тех пор, как научился думать, ходить и говорить. И все же… Когда-то ты был достойным Светлым. Поэтому я не лишу тебя жизни. Ведь не я ее тебе дал. Но я лишаю тебя своих даров. Светлой силы и бесконечного долголетия. В тебе останется лишь тот Свет, что был дан тебе при рождении. Опять же — потому что не я тебе его дал. Остаток жизни ты проживешь, как обычный человек. Все месяцы, что тебе, вероятно, остались.
«Неплохо, — подумала я. — Но мало!»
— Только не это! Покарай меня смертью, молю! Я не могу стать жалким человеком! — принялся ползать на коленях Барторий.
— Жалким? — не удержалась я. — По-твоему люди — жалкие?! Что-то я тут вижу только одного жалкого. Тебя.
Барторий злобно поглядел на меня.
— Посмотрел бы я на тебя, если бы тебя лишили твоей Тьмы! — сквозь зубы прошипел он.
— Я родилась обычным человеком. Мне нравилось, — пожала плечами я. — И да, моей Тьмы ты как раз и хотел меня лишить, мил человек.
— Нет. Мы не забираем даров, данных не нами, — строго сказал Гарэм.
Щелкнул пальцами, и энергетика Света, что все же ощущалась в Бартории, одним махом погасла. А еще он мгновенно стал совсем старым. Спина его согнулась, белоснежные волосы приобрели оттенок грязной желтоватой седины.
Жалкий старик.
— Кто-нибудь хочет еще как-то покарать бывшего Светлого Бартория? — обернулся к нам Гарэм. — Вероника? Это тебе из нас всех он причинил больше всего зла.
Я со смесью жалости и брезгливости поглядела на Бартория. Он ползал на четвереньках и причитал. Ощупывал себя, словно не понимал, как это его тело стало телом обычного человека, не наделенным энергетикой Стихии. Как это в нем теперь нет силы и бодрости, что дает магия. Наверное, действительно не понимал…
Можно было бы отпустить его, безобидного и жалкого, на все четыре стороны. Но я — Темная. Я могу пожалеть внутри, но покарать снаружи.
— Знаете, я — ладно, — сказала я, наконец. — Но по его приказу убивали детей. Как я поняла, убили немало, может, даже сотня наберется. К тому же мы не знаем, какие еще садистские опыты ставил Барторий. Может, он еще кого-нибудь мучил. По мне так за массовые убийства карой должна быть смерть. Но ты верно сказал, Гарэм, что не ты и никто из нас не давал ему жизни. Это дар Всевышнего. К тому же он и проживет недолго, он ведь очень стар. Несколько месяцев в лучшем случае, как ты говоришь. Он и так умрет. А еще… он хочет смерти. Сейчас она не будет для него таким уж наказанием. Да и если просто убить его, то он так ничего и не поймет…
— А ты думаешь, он может что-нибудь понять? — вмешался Баэр. — Что-то я сомневаюсь.
— Думаю — может. Он ведь всю жизнь видел лишь себя и свой Свет. Лишь одну грань клинка. А познать и понять вторую, хотя бы принять, что она имеет право на существование, не хотел. Значит, обучение нужно провести насильно. И даже через боль. Тем истинным Темным, кого он пытался когда-то переделать в Светлых, было очень больно. Уж поверьте — по себе знаю. Это тоже будет справедливо. Давайте заключим его до конца жизни в какое-нибудь место, где вокруг будет Тьма. Ему придется быть во Тьме. Познавать Тьму. Мучиться. В итоге — кто знает, вдруг перед смертью все поймет и раскается.
— Добрая ты, — бросил Баэр.
— Ему будет очень больно — магию потерял, но врожденный Свет в нем остался, — сказала Грасерия. — Так что Веронику сложно назвать доброй. Нужно будет дойти до высшей степени принятия, чтобы стало не больно. Не уверена, что у него хватит на это времени. Скорее всего, он будет мучиться до последней секунды. А равновесие познает лишь по другую сторону…
— Ну познает ведь, — пожала плечами я. — Да и вдруг все же сможет достигнуть, как ты сказала… «высшей степени принятия» при жизни. Буду даже надеяться на это.
