— Писателей много. Демиургов очень-очень мало. Я искал именно такую, как вы. И нашёл. Только вы можете продолжить то, что начала Карина.
— Я не понимаю… — прозвучало жалобно и жалко. Именно так, как я себя в этот момент и почувствовала.
Вечер вдруг погладил меня по волосам, легко, едва ощутимо, я бы сказала… благоговейно.
— Ваши слова, даже ваши мысли — имеют особую силу. Слова, написанные вами, воплощаются в реальности иного мира. Вы удивительны. Вы потрясающая. Просто вы об этом не знаете.
— Нет, — его слова были полным бредом, и никак иначе, но то, как он их говорил… Либо он великий актёр, либо искренне верил в сказанное. Мне так даже в любви не признавались.
— А я знаю.
Я никогда не была под действием гипноза, я даже не верила в его реальность. Самовнушение — да, шарлатанство — разумеется. Но сейчас… я не могла понять, что со мной творится. Уши заложило, как при посадке самолёта. Со мной — или окружающим пространством, которое стало размазываться, растекаться, определённо что-то происходило, и только глаза Вечера — ясные, тёмные — я видела совершенно отчётливо.
Красивые, опасные в своей силе глаза.
Дверь хлопнула, раскалывая наваждение, как стекло, я тряхнула головой, а мир вокруг снова стал привычным, чётким.
На пороге кухни стояла встрёпанная Милена. И смотрела она на Вячеслава.
— Нужно возвращаться, — резко сказала нянька, совершенно не так, как разговаривала обычно. Безо всяких сюсюканий и причмокиваний. — Возвращаемся. Немедленно.
— Но я… — Вечер резко надел очки обратно.
— Иначе возвращаться будет попросту некуда.
— Осталось совсем немного!
— Времени больше нет! — Милена почти заорала, и я в ужасе отступила, таким жутким казался и этот её новый голос, и это напряженное, бледное лицо. — Мы не успеваем!
— Демиург…
— Возвращаемся, живо! Ребёнка я усыпила на пару дней, больше не смогла. Дверь оставлю открытой. Кто-нибудь из соседей услышит плач, если мы уже не сможем вернуться.
— Эй, ребята… — начала я, а Милена вдруг обернулась ко мне, словно только что вспомнив о моём существовании. Потом опять уставилась на Вячеслава.
— Она на границе. Она уже не часть этого мира, но и тот своим не сделала. Она не сможет исправить всё быстро здесь — и вряд ли будет полезной там. А всё ты со своими дурацкими принципами. Мог бы давно ей всё рассказать.
— Прекрати истерику! — Вячеслав поставил табуретку на ножки и пододвинул ко мне, я опустилась без капризов, понимая, что безумие заразно, и, возможно, имеет тенденцию расти. — Что случилось?
— Девятая жива. И она жаждет мести и разрушения.
— Жива?! Но…
— Это значит, что она добралась до демиурга. Кто-то помог ей…
— Пожалуйста, — я не знала, плакать или подбираться туда, где из деревянной подставки соблазнительно торчали кухонные ножи. — Что происходит-то?
— Конец света, — сказала Милена. — Девятая жива. И если она снова вызовет гнев хранителей…
Няня снова уставилась на Вячеслава:
— Сила демиурга мёртвого мира напрямую зависит от его внутреннего состояния. К сожалению, здесь она сейчас нам не поможет. Но мы можем попробовать забрать её с собой, если ты перестанешь пускать слюни.
— Разве не ты хотела остаться здесь навсегда? — Вячеслав выдохнул и поднялся. Подошёл к окну.
— Не в таком случае.
— А-а-а-а! — заорала я изо всех сил, и сладкая парочка замолчала. — Кто вы? Что вы?
— Те, кого ты точно не ожидаешь здесь увидеть, — Милена закрыла лицо ладонями, а затем резко отняла их — и я опять чуть было не заорала, теперь уже не специально, а непредумышленно, от души.
Потому что её красивое кукольное лицо внезапно потекло вниз, как расплавившаяся силиконовая маска.
Глава 59. Криафар.
Тьма рассеивается неохотно, с сопротивлением впуская в себя внешний мир. Сначала я боялась её, но, погрузившись с головой, вдруг испытала ни с чем не сравнимое облегчение. Словно моё выборочное забвение, моя тревога, страхи — всё пришло в равновесие, и я перестала колебаться, дёргаться, смогла наконец-то расслабиться и уснуть. После столь острой, насквозь прошивающей боли, я была уверена, что умру, что меня отравили с помощью очередного смертоносного артефакта, вот только никто не успеет, не сможет приготовить для меня противоядие — и собственная кровь мне тоже, разумеется, не поможет. И я смирилась с этой мыслью, жаль было только тех, кто будет тосковать обо мне в мире живых — если такие будут.
Но вечность спустя тьма всё же начинает рассеиваться.
Мне чудятся чьи-то прикосновения, чьи-то мягко скользящие по коже ладони, и я пытаюсь раздвинуть губы в улыбке. Кто-то бережно держит меня на руках, и это так приятно.
— Тель-ман.
Представляю, как он испугался, увидев меня в бессознательном состоянии — я же теряла сознание? Но теперь всё хорошо. Может быть, я вообще бессмертна, как-никак, демиург, сотворивший самих богов… Но зря я опасалась, что Тельман меня разлюбит — нелюбимую так бы не нежили, не ласкали.
— Тель-ман… Мне надо сказать тебе…
Руки внезапно отстраняются от меня, а мир вокруг приходит в движение. Меня, безвольную, слабую и отяжелевшую, как свёрнутый в рулон ковёр, кажется, переворачивают лицом вниз, и совершенно неожиданно в нос ударяет резкий и такой знакомый запах протухшего мяса и раскалённого песка… Запах камальей шерсти. Меня куда-то везут. Везут в максимально абсурдной для Вираты позе — переброшенным через спину камала упакованным тюком. Пытаюсь пошевелиться и быстрее разогнать мельтешащие перед глазами омерзительно чёрные сгустки, но сразу не получается. И дело не только в дезорганизующем действии неведомого артефакта, а в банальных верёвках, стягивающих лодыжки и запястья.
Как-то это неинтересно. У кого-то кончилась фантазия.
…мне это не нравится.
* * *
Тьма уходит окончательно, но глаза открываются неохотно — в каждый будто по черпаку песка насыпали. И это отнюдь не метафора — я действительно вся в песке, несмотря на накрывшую меня с головой тёмную плотную ткань. Песок застрял в ресницах, попал в нос, колет воспалённую, словно бы обожжённую кожу лба и щёк, скрипит на пересохших губах. Если бы во рту скопилось достаточное
