спасу её…
— Это вряд ли, — со зобной усмешкой произнесла Кхаца и тут же резко встала, выпрямившись во весь рост. — Ты теперь мой, Александр, подумай. Я ведь тебя так могу приворожить, что свет тебе белый без меня не мил покажется. На всю жизнь волю потеряешь! Подумай, изумрудный мой! Или по доброй воле или через заклятье, а всё моим будешь! Решай сам, до утра подумай, а утром ты моим станешь!
— Нет, — твёрдо произнёс поручик, прямо глядя в глаза цыганке. — Я люблю только одну Наталью, и ничьим я больше не буду. Даже если её не станет на свете, я ни за что не откажусь от неё, знай это, Кхаца. Никакое колдовство не разрушит настоящую любовь. Она дана Богом, а Бог сильнее лжи и приворота. Если ты в самом деле желаешь мне добра, то прошу, отпусти… Клянусь честью, что я не выдам тебя, но умоляю, дай мне спасти Наталью…
Он почти задыхался, произнося эти слова. Мысль о том, что всё может кончиться душила и терзала молодого офицера, и он с трудом сдерживал слёзы отчаянья.
— Подумай до утра… драгоценный, — бросила ему Кхаца, и словно вспыхнувшая искра метнулась к тёмной двери и исчезла за ней в непроглядном мраке.
Александр остался один. Сердце его жалобно билось, казалось, что нет выхода. Прошла мучительная минута тишины, вокруг, будто не было ни души. Поручик снова уронил голову на грудь, но тут его взгляд упал на догоравшую на полу свечу. Это был последний шанс. Дёрнувшись изо всех сил, он подскочил вместе со стулом и оказался совсем рядом со свечой. Земляной пол, покрытый трухлявыми, полурассыпавшимися досками гасил любой звук, и Александр почти не опасался, что его услышат. Дёрнувшись во второй раз, он качнулся и вместе со стулом упал на пол. Извиваясь всем телом, он старался подползти к свече так, чтобы её пламя смогло пережечь верёвки, связывавшие ему руки за спиной. Медленно и осторожно, чтобы не уронить свечу, этот маленький огонёк надежды, он изо всех сил отталкивался связанными ногами и головой, лишь бы только оказаться ближе к огню. Голова страшно болела, и занемевшие конечности отказывались служить. Наконец он ощутил тепло огня и чуть не вскрикнул от радости. Но верёвка долго не хотела заниматься, но вот и она поддалась. Огонь весело заплясал на тугой пеньке. Пламя жгло Александру руки, а он лишь крепче сжимал зубы, чтобы не вскрикнуть от боли. И наконец, руки его были свободны. Быстрыми движениями он распутал связывавшие его верёвки, и смог затем не без труда подняться на ноги. Боль во всём теле мешала ему двигаться, сбивала мысли, но он уже не мог остановиться, точно заведённая машина, он двигался к своей цели.
Окно оказалось слишком высоким и узким, чтобы через него можно было пролезть Александру, дверь же, к несчастью, была на засове. Но он сумел найти выход. Взяв подсвечник, уже спасший его от пут, поручик разогнул его тонкую жестяную ручку, сделанную в форме завитка, затем просунул её в щель между стеной и дверью, и осторожно поддел засов. Вскоре Александр был свободен. Он оказался в одной из построек того самого постоялого двора, где их с Натальей когда-то так радушно принял цыганский барон. Но на этот раз всё выглядело иначе: нигде не было ни кибиток, ни телег, ни единого намёка на то, что здесь гостит табор, и поручик решил, что Тагар увёл своё маленькое, но свободолюбивое племя. Кругом не светилось ни единого огонька, можно было спокойно перелезть незамеченным через низкую ограду, но Александр вспомнил о том, что его конь тоже здесь. Оставить в беде верного товарища было невозможно для этого верного и храброго офицера.
Крадучись, он добрался до конюшни. Над входом покачивалась масляная лампа. Прильнув к корыту, из которого поили лошадей, поручик, наконец, смог напиться, с жадностью глотая холодную воду. Когда жажда была утолена, он осторожно прошёл внутрь. Все денники оказались пусты, и только в одном Александр с радостью увидел тёмное очертание Вихря. С невероятным чувством облегчения от встречи поручик прижался к своему любимцу, гладил его шею, тёплую конскую морду, и животное в ответ на ласку дышало ровно и горячо, выпуская в свете лампы клубы пара из широких ноздрей. Молодой человек уже вывел Вихря из денника, однако нигде не мог найти седла. Но тут, словно почувствовав кожей опасность, он обернулся и увидел в проёме ворот мужскую фигуру. Это был тот самый цыган Мануш, что вместе с Гожо хотел лишить его коня, а затем расправиться с ним. В руке цыгана сверкнул нож.
— Эээ, дорогой, Кхаца убегать тебе не велела, — развязным голосом заговорил он, заходя в конюшню. — Вот, чего не бывало, так это чтоб их благородие у цыгана коня увели…
Но он не успел договорить своей дерзкой речи. Поручик мигом вскочил на спину неосёдланного Вихря, и тот, взвившись на дыбы, помчался прочь из конюшни. Мануш едва увернулся от конских копыт, а всадник стрелой вылетел прочь. Александр крепко держался за густую гриву, обхватив ногами широкую спину коня. Цыган ринулся догонять, размахивая ножом и что-то злобно выкрикивая вслед. Но беглецов уже было не вернуть. На полном скаку Вихрь перелетел через ограду постоялого двора, так что Александр чудом не упал на землю. Но вскоре конь уже мчал молодого человека к замку Уилсон Холла.
Бешено колотилось сердце в груди молодого офицера. Чёрные тени деревьев мелькали справа и слева, протягивая к беглецу свои корявые ветви. Последние отблески вечерней зари гасли на горизонте, возвещая полное воцарение мрака над землёй. Холодный ветер и быстрая скачка смягчили боль, мучившую поручика, и лишь обожжённые руки крепче обхватывали шею коня. Вскоре он достиг пределов родного поместья. Через несколько минут в темноте показался едва различимый силуэт конюшни. Спешившись, Александр повёл Вихря по конюшенному двору. Цокот копыт смягчало сырое сено. Оказавшись среди денников, погружённых во мрак, поручик поспешил зажечь лампу, но как только он это сделал, то невольно отшатнулся: прямо перед ним, зарывшись в сено и накрывшись рогожей, спал конюх Григорий. Очевидно, госпожа Уилсон приказала стеречь конюшню, чтобы больше ни одна лошадь не пропала. К счастью, сон Григория оказался крепким, он лишь слегка поморщился, когда дрожащий свет упал ему на лицо.
Прилагая все усилия, чтобы не шуметь, Александр отвёл коня к одному из пустующих денников. В полумраке рука нащупала седло, над ним на стене висела сбруя и ремни. Привычно и ловко поручик оседлал своего Вихря.
