— Провести обряд, — Глен провел прозрачными пальцами по тонкой белой шее. — А потом возвратиться к Багою. И ждать меня.
— То есть ты сейчас уйдешь?
— Да.
— А потом? — шепотом, боясь спугнуть прикосновение, спросила девушка.
— Потом… — Глен широко улыбнулся. — Потом я вернусь. И буду вымаливать прощение. Долго. Очень долго. Запрусь с тобой в комнате и буду вымаливать. А ты… будешь прощать.
Она закусила губу, заливаясь густым румянцем, и закрыла глаза.
— А если не прощу? — едва слышно спросила девушка, задыхаясь от смущения перед двусмысленностью вопроса.
Глен тихо рассмеялся:
— Зария, я буду так умолять, что ты не сможешь отказать. Когда надо я могу быть очень… — он мягко наклонился к ней, — очень, очень убедительным.
От этого вкрадчивого голоса, полного тайного обещания, по телу Зари пронеслась горячая волна, ноги задрожали и вдруг стало нечем дышать. Наследница лантей уткнулась носом в одеяло, задыхаясь от смеха, стыда и жгучего удовольствия — она нравилась ему! Своим неразбуженным женским чутьем она понимала, что он не лжет. Он и правда хочет… просить у нее прощения.
Девушка снова почувствовала, как тело накрывает обжигающая волна, рассылающая в кровь радость, от которой заходилось сердце.
— Ты ведь уже простила, верно? — продолжал шептать колдун, и Зарии казалось, будто она пылающим ухом ощущает его дыхание.
— Скажи, простила? — легкие касания теплого ветра скользнули по коже, забираясь под сорочку.
Наследница лантей вдруг вспомнила, что на ней ничего и нет кроме этой просторной рубахи! Она ведь готовилась ко сну, а вместо этого позвала…
Теплый ветер щекотал кожу.
— Ну же, ответь… ты простила меня? — продолжал допытываться вкрадчивый неразличимый уже в сгустившемся полумраке собеседник. — Простила?
И ветерок, ползущий по судорожно вздымающейся груди, стал прохладным, лизнул разгоряченную кожу, опустился по животу вниз.
— Ответь мне, За-а-а-ария-а-а…
От этого шепота, от бесплотного касания призрака, от его близости и невозможности к нему прикоснуться, от желания и сладкого томления Зарию сковало судорогой предвкушения. Голос мужчины был полон соблазна и обещания, наследница лантей плыла по волнам хмельной радости, впервые чувствуя себя любимой и желанной.
Теплый ветер, похожий на касание нежных губ продолжал скользить по коже.
— Зария, ты прощаешь меня? Скажи, прощаешь?
Она застонала от острого сожаления, что ветер, ласкающий ее тело, остается всего лишь ветром.
— Чш-ш-ш… не так громко… — снова коснулось виска теплое дыхание. — Не так громко, я ведь только начал просить.
В его голосе звучал смех, и девушка затихла, пряча пылающее лицо в ладонях. А в груди тлела тихая радость.
Ласковый ветер скользнул по полуоткрытым пересохшим губам.
— Красавица моя… Так ты простила или нет?
И, удивляясь самой себе, Зария четко и твердо произнесла в темноту:
— Нет. Но я могу разрешить тебе еще пару попыток.
Он снова засмеялся, и по коже девушки пронеслась новая волна мурашек.
— Я буду стараться. Только обещай, — голос колдуна стал серьезным. — Обещай, что больше не прогонишь.
— Обещай, что больше не бросишь, — сказала она темноте.
— Я уже обещал.
Успокоенная этими словами, она уткнулась носом в тощую подушку и заснула быстрее, чем Глен успел сосчитать до пяти.
Дух печально смотрел на свою избранницу. Интересно, знай она о том, чего стоили ему эти легкие касания, согласилась бы на эту чувственную игру снова? Отчего‑то он был уверен, что нет.
Призрак не способен испытывать боль. Он бестелесен. Но если пытается чего‑то коснуться, пытается обрести плотность — это причиняет боль. Мучительную и острую, которая, тем не менее, отступает сразу же, стоит прекратить попытки.
Искушение. Искушение оставаться неживым, неощутимым.
Но он предпочел терпеть, лишь бы увидеть улыбку на губах Зарии, смесь восторга и желания в ее взгляде и жаркий румянец на щеках.
Как не хотелось ему уходить! Но, увы. Он не мог остаться. Но одно Глен знал точно — больше ничто в мире не сможет удержать его от того, чтобы вернуться.
…Утро показалось Зари полным солнца и света. Никогда прежде она не просыпалась такой счастливой. И ведь ничего не изменилось. Те же стены, та же крохотная келья, тот же алтарь в углу. Но все стало другим.
Девушка открыла глаза, точно зная, кого увидит. Глен сидел в изножье ее кровати.
— Доброе утро, — Зария покраснела, вспомнив то, что говорила и что испытала во вчерашнем ночном полумраке. Как ей хотелось спрятать пылающее лицо под одеялом! А еще лучше на груди сидящего напротив мужчины. Нет. Не получится. Ей выпало полюбить духа.
— Я пришел ненадолго, попрощаться, — мужчина улыбнулся, заметив смущение Зари, наклонился к ней и прошептал в самое ухо: — А еще посмотреть на то, что плохо разглядел в темноте.
Она стала красной, как брусничка. Он рассмеялся, но тут же посерьезнел.
— У меня просьба. — Глен глубоко вздохнул. — И это важно.
Волоран спешился. Фадир потряс гривой и переступил в высокой траве, обрадованный короткой передышке после долгого полета. Дэйн же смотрел на мужчину, который ожидал его в тени серой изрезанной трещинами скалы. Мужчина не был ни высок, ни плечист. Темные глаза, темные волосы, смуглая кожа, черная борода и одежда, лишенная изящества — простая рубаха и штаны, высокие сапоги. Словом, ничего особенного. Так вот как выглядит бог…
Незнакомец невозмутимо подпирал плечом могучую каменную громаду, жевал травинку и ждал, пока дэйн подойдет ближе.
Они стояли друг напротив друга, молчаливые, спокойные, такие разные, но притом очень похожие — холодом взглядов, лицами, хранящими одинаково суровое выражение, непоколебимой уверенностью в самих себе.
Только один молчал, потому что не считал нужным заговаривать первым, а второй просто не знал — о чем говорить. И, правда, что сказать богу? Упасть в ноги и молить о милости? Гневно воззвать, потребовав ответа за все происходящие в мире беззакония? Поздороваться? А через миг дар дэйна настороженно встрепенулся, почувствовав Силу. Правда, тут же утихомирился, ощутив, что эта Сила не несет в себе зла. Маркус не опасен.
Все эти мысли промелькнули и исчезли. Палач не знал, с какой целью бог, которому он служил, снизошел вдруг до своего скромного слуги. Спрашивать — глупо. Посчитает нужным — сам скажет, а не скажет, так у дэйна других забот по самую маковку.
