— Нет. — Спокойный голос Маркуса остановил Волорана, когда тот сделал шаг к узкой расселине — входу в Жилище.
— Нет?
— Ты нужен мне в Капитэорноласе. Такова моя воля, — добавил он, видя, что дэйн хочет возразить.
Палач магов застыл. Воля Бога не подвергалась сомнениям или обсуждениям. Она исполнялась. Всякий, кто этого не понимал — умирал. Поэтому в любое другое время дэйн подчинился бы без вопросов и возражений, но сегодня…
— У них Грехобор.
Мужчина, стоящий возле скалы, кивнул:
— И его жена, — напомнил дэйн. — Я должен их бросить?
— Да.
— Почему?
Брови бога поползли вверх. Его слуга, не противоречил, не отказывался от возложенного на него повеления. Но он пытался понять причину отданного приказа.
Однако Маркус не собирался ничего объяснять.
— Такова моя воля, — сказал он и уточнил: — Ты отказываешься?
— Нет, — Волоран склонил голову, словно бы в знак покорности.
— Вот только бросать их тут ты не собираешься, — закончил за него бог, которого невозможно было обмануть фальшивым смирением. — Жаждешь смерти? Учти, если войдешь туда сейчас — погибнешь.
— От чьей руки? — рискнул уточнить дэйн.
Его собеседник усмехнулся. Давно он не встречал такого упрямства. Даже как‑то отвык. И вроде бы не сопротивляется, но — сразу ясно! — без объяснений с места не сдвинешь.
Конечно, можно без затей принудить и пойдет, как шелковый, куда прикажут, однако…
— Это будет посягательством на волю бога. Отступничеством.
— И последний дэйн Аринтмы умрет, — закончил за него Волоран с грустью. — Останется только Перевозчик.
С грустью? О нет… Конечно, он очень старательно пытался изобразить огорчение, но получилось плохо. С непривычки‑то. Маркус прищурился… и рассмеялся. А потом, по непонятной себе самому прихоти, все же объяснил:
— Если войдешь, они заставят твоего брата убить тебя.
— Не заставят.
— Почему? Его могут принудить, например, угрожая что‑нибудь сотворить с женой.
— Нет. — Дэйн пожал плечами. — Йен не вернется к прежнему. Уже нет.
— Что ж, — бог задумался. — Ты мне нужен не здесь. Потому что, войдя сюда, тебе придется делать выбор: брат или Василиса. А меня это не устраивает, как и все то, что сейчас происходит. Поэтому лети в Капитэорнолас.
— Маркус…
— Такова. Моя. Воля. — Отчеканил в ответ небожитель, более не собираясь являть мягкость.
Сейчас на дэйна из‑под личины ничем не примечательного человека смотрел грозный воин, который легко мог уничтожить не только Волорана, но и любого, кто попадется на пути. Бог, кому нельзя не подчиниться. Тот, кому Волоран когда‑то поклялся служить. Поэтому дэйн кивнул и свистнул, призывая фадира. Крылатый скакун оживился, поняв, что отдых закончен.
Палач магов не оглядывался, не пытался выспросить, что будет с Йеном. Он подчинился, потому что понимал — то, что для него лишено смысла, на самом деле происходит не просто так. Объяснение есть. Просто ему, как обычному смертному не дано понять божественного провидения. Пока.
Вот только разум, привыкший осмысливать происходящее, не смирялся. И все время полета дэйн, стискивая в руках повод фадира, пытался разобраться. Почему? Что бы случилось, ослушайся он и войди в Жилище? Выбирать между Василисой и Йеном? Почему? Что…
К моменту, когда крылатый конь спустился к подножию святилища Мораки, Волоран все понял. От острого прилива гнева впервые за многие-многие годы захотелось выплеснуть злость, не погасить ее усилием воли, а дать выход: что‑то разрушить, свернуть шею колдуну, или, что желаннее, вездесущей Анаре, которая исковеркала судьбы стольких людей и магов.
— Глен! — он призвал колдуна, а сам думал, как бы сдержаться и не развеять это бесплотное ничтожество во веки веков.
Колдун, словно почувствовал истончившееся терпение Палача и мгновенно возник рядом, но тут же отпрянул, читая в глазах дэйна стылую ненависть.
— Что с тобой…
— Рассказывай.
Он не мог даже говорить с ним спокойно, хотя понимал, что сам Глен, в общем‑то, ни в чем не виноват. Но рассудок отступал под натиском эмоций. Волоран пытался собрать свое хладнокровие по кусочкам, пытался вернуть спокойствие и равнодушие, которые сопровождали его всю его жизнь…
Не получалось!
— Лантеи убедили Зарию принять участие в обряде. Я сделал, как ты сказал — она поступит правильно.
— Ты веришь своему сообщнику?
— Да. Он не предаст.
— Он уже предал, — процедил дэйн.
— Нет, — Глен отступил на шаг, чувствуя волны стихийной силы, расползающиеся от Палача во все стороны. — Он никогда не был с Анарой. И я могу за него поручиться.
— Чего стоит ручательство колдуна?
— Я хоть раз вас подвел?
— Конечно, нет. Тебе ведь нужно тело, — Волоран скользнул ближе к призраку. — А иначе стал бы ты нам помогать. Но если мы изменим условия, а, колдун?
— Ты чего свирепствуешь? — искренне не понял Глен.
— Что если я скажу, что ты не получишь назад свое тело? Ничего не получишь.
— Дэйн…
— Я не стану тебя спасать. Не дам своей крови. Не верну к жизни.
— Но Грехобор…
— Тоже не пойдет, — дэйн сделал еще один скользящий шаг к собеседнику. — А знаешь, почему?
Тот отрицательно покачал головой.
— Его жену сделали колдуньей.
Волоран судорожно вздохнул и этот вздох напугал Глена, потому что больше походил на сдавленный рык.
— Они перечеркнули для моего брата единственную возможность…
— Дэйн…
— Благодаря таким, как ты, он не то, что счастлив не будет, он уже и человеком не станет. Вы — не просто зло. Вы — смердящая мертвечина и всему, к чему прикасаетесь, несете смерть души. Так зачем мне помогать тебе? Куда правильнее тебя убить. Тебя и остальных. И, поверь, я так и поступлю.
— И с Василисой тоже? — глухо спросил Глен.
Он был призраком. Духом. Он уже знал, что такое смерть. И уж чем-чем, а ею его было не испугать. Но Зария. Василиса. Они были так похожи и в тоже время разные. Кроме того, колдун не мог не понимать, что без Василисы не было бы у него возлюбленной. Именно стряпухины задор, беспечная веселость, вера в лучшее и жажда справедливости не дали Зарии сгинуть, не позволили ей переступить черту отчаяния. Наследница лантей была жива только благодаря своей подруге — хохотушке и веселушке.
Поэтому сейчас мысль о превращении Лиски в колдунью вызывала у мужчины оторопь. Однако удивление дается духу легче, чем человеку. Он не испытывает головокружения, у него не заплетаются ноги. Он способен думать, не смотря ни на что.
