До Кэллиэна долетел отголосок полубезумного, но очень довольного смеха, от которого по спине пробежал холодок.
...Ладно, сочтем это благословением.
Главное – она пообещала не забирать князя.
Теперь наложить краску на собственное лицо... Хотя нет. Если он выступает как жрец…
Жрец пользуется только собственной кровью.
Боли и крови маг не боялся, и вскоре на коже уже неприятно подсыхали прорисованные узоры.
Вспомнить напоследок текст – сбиваться нельзя…
– Во имя Шаэли – оковы плоти да будут раскрыты, и разум, что бьется еще во мраке, пусть утишится…
Первая часть с ее ломаным ритмом даже тренированное сознание подгибала под себя. Но он дочитал воззвание к жертве.
Теперь самое сложное для него – привести человека на грань. Оставалось надеяться, что старая клятва на крови позволит ему сделать то, что должно. И что его природа тоже не помешает.
Острие ритуального кинжала с сомнением замерло у груди князя, пробило кожу... и Кэллиэн запоздало понял свою ошибку. Резким движением перехватил клинок, уже готовый нырнуть в горячие ножны чужой плоти.
Шаэли же сказала, что он и так на грани… вряд ли случайно обронила. Она ничего не делает случайно…
А значит, хватит и этого.
Его ноздри затрепетали. Желудок свело привычной горячей судорогой. Ну уж нет!..
– По крови твоей, по воле моей! Асх Шаэли! – резко закончил он.
А вот теперь – не дышать. Вообще не думать о крови. Это просто красная краска. У нее нет ни манящего запаха, ни дурманящего вкуса...
Удерживаясь от искушения сделать вдох, обмакнуть дрожащие пальцы в собравшуюся на теперь впалой груди лужицу, провести ими по лбу.
Не облизывать губы, нельзя – на них могла упасть крохотная капля.
Черный клинок полыхнул черным же пламенем, очищаясь.
Вспороть себе вену в присутствии окровавленного человека – очень, очень плохая идея. Но ритуал необходимо продолжить.
Капля почти черной крови падает на губы князю. И жрец Шаэли отточенно-плавным движением подносит к ним зеркало.
В пелене дыхания вдруг проявился рваный тоннель со стенками из клочьев паутины – и мгновенно затянул его сознание, не дав ни войти в транс, ни сплести нужное заклятье. Он даже удивиться не успел.
Темно. Холодно. Жадная трясина затягивает, наваливаясь невозможной тяжестью – но не на тело, а на разум. И чем глубже, тем гуще она пронизана иррациональным желанием поскорее нырнуть в забвение, в черноту.
Но что-то еще держит… Что может держать его здесь, когда само его существование так бессмысленно?..
...Нет.
Понадобилось изрядное усилие, чтобы в этой серой с алыми прожилками тьме заново осознать себя.
Это не его чувства – чужие. Чужие желания. И чужое сознание, в которое его милостью Шаэли затянуло.
На уродливый серый кокон с алыми всполохами проливается бледно-зеленоватый свет, открывая поистине страшную картину.
Говоря метафорически, сущность князя превратилась в побитый молью шерстяной ковер, выцвела и выгорела, и из нее спокойно уходила жизненная сила. А внутри бурлила невнятная смесь эмоций, совершенно несвойственных князю. Кэллиэн никогда не разбирался в чувствах, но сейчас легко читал их – боль, неверие, опустошенность. И самое сильное и страшное – чувство вины, разъедавшее сущность изнутри.
Вот какую силу богиня дает своим жрецам?.. Проникать в самое сплетение страстей человеческих?
«Милорд?» – осторожно, на пробу позвал Кэллиэн.
И здесь, в самой сердцевине чужого сознания, он наконец получил слабый отклик.
– Дэтре?..
Не голос в буквальном смысле… но даже как ментальный тон он показался до боли знакомым.
Достучался-таки...
– Уходи, не трать на меня силы, – донеслось вдруг до Кэллиэна, и радости у него несколько поубавилось. Похоже, самое сложное еще впереди.
Серая реальность чужого сознания ярче взбурлила красным. Гнев, нежелание слушать, нежелание слышать.
Упрям, как обычно. Что-то не меняется даже под чужим гнетом.
– Не могу, милорд, – честно сообщил Кэллиэн.
Все верно. Он понятия не имеет, как попал сюда. И о том, как выбраться, подумает позже.
– Клятва не обязывает тебя помогать тому, кто не стоит помощи. Я не должен жить, – наконец заявил князь. – Оставь меня.
Нет, так не пойдет.
– Напротив, милорд, – возразил маг. – Вы нужны нам, как никогда. Здесь, а не на том свете.
– Я не должен жить... На моей совести слишком много фатальных ошибок и непростительных решений. Я не смог уберечь от гибели свою жену и должен вымолить у нее прощение... И моя дочь. Моя Инерис… Я своими руками, сам...
– Ну, положим, не сами, – кашлянул Кэллиэн, но его не услышали.
– Я не ценил ее. Подозревал по каждому пустяковому поводу. Подверг риску. Из-за меня она отправилась в это нелепое путешествие, из-за меня пропала и погибла. Какой я отец после этого? Какой муж? Как может управлять страной человек, не способный защитить свою семью, не способный сплотить ее?
Интересно, князь себя убедил в гипотетической гибели Инерис или услышал сквозь сон скорбные вести, когда они разносились по замку? Ему ведь было известно лишь о ее исчезновении…
И занятный вырисовывается треугольник: жена – дочь – страна. Для него семья и княжество настолько тесно связаны?
– Я должен умереть. Я хочу умереть. Я не имею права жить, – подытожил князь. – Оставьте меня, лорд Дэтре. С чистой совестью.
Знакомые словечки. Говорит совсем как леди Дженис.
– Хотеть умереть – означает сдаться, а вы всегда были человеком действия и вели войну до последнего. Это не ваши чувства, князь, – жестко произнес Кэллиэн, – а наваждение, результат чужих чар. Слабых, почти незаметных, из-за чего я не обнаружил их вовремя. Они же не так давно заставили вас заподозрить Инерис в измене. Это моя вина, а не ваша, мой недосмотр. Поэтому я сделаю все, чтобы вам помочь.
– Мне не нужна помощь. Я все решил. Инерис больше нет, а значит, и мне не для чего жить…
Все-таки с портретом он, похоже, угадал. Исчезновение Инерис явно стало катализатором. Князь возвращается к нему снова и снова, ходит по кругу.
Попробуем его разбить.
И Кэллиэн осторожно, на пробу произнес:
– Искать Инерис на том свете, чтобы просить прощения, будет бессмысленно. Ее там нет. Ваша дочь жива, милорд.
По кокону распозается первая уродливая трещина, сквозь которую видны слабые синие всполохи – затаенная, робкая надежда, в которую князь опасается поверить.
– Инерис – жива?
– Да, милорд. Жива и здорова. Вы еще можете увидеть ее и обнять. Причин отправляться на тот свет нет. Да и смерть – не решение проблем и не лекарство от чувства вины, уж мне-то можете поверить, – с самоиронией произнес Кэллиэн и услышал тихое хмыканье князя. – А если вам так хочется к Шаэли, то лучше уж скончайтесь на поле боя, от удара демонского меча или трезубца, защищая свой народ, выполняя свой долг перед ним.
Вот теперь колеблется. Что для князя важно, кроме Инерис? Как еще нажать?
– К тому же леди Ральда ничего не смыслит в политике и склонна к панике. Вы действительно готовы оставить на нее княжество? Она в любой момент может, сама того не желая, обострить отношения с огненными. Только сегодня, испугавшись появления у границы небольшой группы, она отдала приказ стянуть на юг наши войска…
– Проклятье! – взревел чужой разум. По темно-серому кокону зазмеилась новая трещина, и Кэллиэн приободрился – этот тон был ему хорошо знаком. – Как будто Дахаэра нужно подначивать! Да он при первом же намеке на противостояние попытается вторгнуться в Нариме! Куда смотрят советники?!
– И я о том же, – пробормотал Кэллиэн. – Вы отчаянно нужны нам, милорд.
Упрямое молчание.
– Вернитесь, потому что иначе я не знаю, как буду смотреть в глаза вашим дочерям – леди Анджелис тоже любит вас и очень тревожится.
«Поправляйся, пожалуйста, папочка».
Слова младшей дочери, услышанные сквозь сон.
...Действительно, есть еще Анджи, у него есть еще сын… Почему он думал все время только об Инерис? Почему забыл о младших? Разве это не достаточная причина для того, чтобы жить дальше, пусть и под гнетом ошибок? Так, может, Дэтре был прав насчет влияния?..
