— Значит, я застряла тут до следующего полнолуния?
— Да.
О, боже, нет. Если бы она была из тех женщин, что плачут, то возможно ревела бы сейчас. Но Чэннон всегда была практичной.
— Хорошо. Я с этим справлюсь, — сказала она, больше себе, чем ему. — Я просто притворюсь, что я саксонская цыпочка, а ты…
Она замерла на полуслове, вспомнив, что он сказал о путешествиях во времени.
— Так сколько тебе лет?
— Мы стареем несколько не так, как люди. Так как мы можем ходить сквозь время, наши биологические часы идут намного медленнее.
О, ей не понравилось, как он сказал «люди» и, она знала, что вгонит ему кол в сердце, если только он окажется клыкастым. Но к этому она собиралась вернуться через несколько минут. Пока она хотела понять то, что он сказал про возраст.
— Так вы стареете собачьими годами.
Себастьян засмеялся.
— Что-то типа того. По человеческим меркам, мне где-то четыреста шестьдесят три.
Чэннон ошарашено присела, оглядывая его гибкое, твердое тело. Он выглядел как человек, едва разменявший третий десяток, а никак не приближающийся к пятистам.
— Ты не разыгрываешь меня, а?
— Нет, ни капельки. Все, сказанное мной с момента нашей встречи — истинная правда.
— О, боже, — сказала Чэннон, медленно и осторожно дыша, чтобы подавить панику, вновь поднимавшуюся в ней. Даже, зная, что все это — правда, она не могла поверить. Мозг отказывался принимать, что люди могут путешествовать во времени, и что она действительно была в Темных веках[5]. Не могло это быть так просто.
— Я знаю, что во всем этом определенно должна быть обратная сторона. И почти уверена, что именно в этом месте должно выясниться, что ты вампир или что-нибудь еще в этом роде.
— Нет, — быстро ответил Себастьян. — Я не вампир. Я не питаюсь кровью и не делаю ничего особенного, чтобы поддерживать в себе жизнь. Я был рожден матерью, как и ты. Я также чувствую. Если меня ранить, течет красная кровь. И, так же как и ты, я умру когда-нибудь в будущем. Просто я наделен несколькими дополнительными силами.
— Я поняла. Я — Тойота. А ты — Ламборджини и чрезвычайно хорош в постели.
Он издал смешок:
— Хорошее обобщение.
Обобщение, блин. Это было невероятно. Непостижимо. Как она умудрилась вляпаться в нечто подобное.
Но, глядя на Себастьяна, она понимала. Он был неотразим. С такой аурой смертельной опасности и животного магнетизма — как смела она надеяться, что могла бы противостоять ему.
Ей стало интересно, а существуют ли еще где-либо такие же, как он. Мужчины, обладающие силой и магией. Мужчины, настолько неописуемо сексуальные, что лишь один взгляд на них заставлял сгорать от желания.
— А есть ли еще такие, как ты?
— Да.
Девушка лукаво улыбнулась своим мыслям.
— И много?
Себастьян нахмурился перед тем, как ответить.
— Когда-то было, но времена меняются.
Чэннон заметила грусть в его глазах, боль, которую он держал в себе. Они заставляли ее страдать вместе с ним.
Он взглянул на нее:
— Гобелен, который ты так сильно любишь — это история нашего возникновения.
— Рождение человека и дракона.
Он кивнул.
— Примерно за пять тысяч лет до твоего появления на свет, мой дед — Ликаон, влюбился в женщину, которую считал человеком. Но она им не была. Она принадлежала к расе, проклятой греческими богами. Никогда не рассказывая ему, кем и чем в действительности была, через некоторое время родила она ему двух сыновей.
Чэннон припомнила сцену рождения, вышитую в верхнем левом углу гобелена.
— В день, когда ей исполнилось двадцать семь, — продолжил Себастьян, — она умерла в ужасных мучениях, точно также как и другие представители ее расы. И, когда мой дед это увидел, он понял, что его дети обречены на ту же судьбу. Ослепленный яростью и горем, он искал противоестественные способы сохранить жизнь своим детям.
Мужчина напрягся, говоря об этом.
— Сведенный с ума скорбью и страхом, он захватил так много людей моей бабушки, как только мог и начал экспериментировать с ними, объединяя их жизненные силы с силами животных. Он хотел создать гибрид, который не был бы проклят.
— Это сработало? — спросила Чэннон.
— Лучше, чем он надеялся. Его колдовство не только дало им силы и мощь животных, но и продолжительность жизни, в десять раз превышающую человеческую.
Это заставило ее приподнять бровь.
— Так ты говоришь мне, что ты вервольф, который может прожить семь-восемь сотен лет?
— Да, что касается возраста, но я не Лайкос. Я — Дракос.
— Ты так говоришь, как будто я должна понимать, о чем речь.
— Ликаон использовал свою магию, чтобы «располовинить» своих детей. Вместо двух сыновей, он получил четырех.
— Что? — спросила она. — Он разрезал их пополам?
— И да, и нет. У его магии проявился побочный эффект, на который мой дед, как я думаю, не рассчитывал. Когда он объединил человека с животным, он рассчитывал, что создаст единое существо. Вместо этого, у него получилось два. Одно — с человеческим сердцем, а другое с сердцем животного. Тех, кто обладает сердцем человека, мы называем — Аркадианами. Мы способны подавлять звериную часть своей натуры. Имея человеческие сердца, мы способны на сочувствие и разумное мышление.
— А те, что с сердцами животных?
— Их называют Катагария, что значит — испорченный, злой. Из-за своего звериного сердца они менее склонны к сочувствию и полагаются на основные инстинкты. Как и их человеческие собратья, они обладают теми же психическими способностями, умением менять форму, силами, преломляющими время, но не самоконтролем.
Ей не нравилось, как это звучало.
— А другие люди, на которых он экспериментировал? Они тоже разделились?
— Да и все мы заложили основу для двух обществ — Аркадиан и Катагарии. Как в природе, подобное тянулось к подобному, и мы основали группы или патрии, основываясь на наших зверях. Волки жили с волками, ястребы с ястребами, драконы с драконами. Мы используем для них греческие названия. Поэтому, дракон — это Дракос, волк — Лайкос и так далее.
Чэннон видела в этом определенный смысл.
— И все это время аркадиане оставались с аркадианами, а катагария с катагарией?
— В основном — да.
— Но, судя по тону твоего голоса, никакого «и они жили долго и счастливо» не получилось.
— Нет. Мойры разгневались, что Ликаон посмел разрушить их планы. В наказание, они приказали ему убить своих детей. Он отказался. Тогда, боги прокляли нас всех.
— Как прокляли?
У Себастьяна задергалась челюсть, и в его глазах она увидела затаенную боль.
