и не отпустит… что с того. Конечно, замужней женщине ночью из дома так просто не сбежать, но… Если твари нужна именно моя кровь, пусть поможет. Сделает так, чтобы Тед всегда спал, как убитый, в новолуние, например.
— Я с удовольствием попробовала бы, ласса, — говорит мой язык. — Благодарю вас.
Ласса Лиата довольно кивает, поворачивается, чтобы уйти, а я неожиданно для себя окликаю ее:
— Простите, ласса, а не знаете ли вы, приехал ли уже новый служитель?
Одному небу ведомо, откуда набралась храбрости задать вопрос, одному небу ведомо, зачем так важно услышать ответ на него. Что-то во мне изменилось в последнее время, вот только что и к чему?
— О, да, — внезапно оживляется ласса Лиата. — Действительно, со вчерашнего дня у нас новый служитель. Довольно молодой и, судя по всему, образованный, надеюсь, мне удастся привлечь его в школу, хотя бы раз в седьмицу, детям будет полезно, к тому же — мужчина. А кстати, вы непременно скоро с ним познакомитесь, перед свадьбой молодые обычно приходят попросить благословения неба, есть такой старый обычай.
"А перед казнью?" — хочется мне спросить. Но я все же беру себя в руки и молчу.
* * *
Каждый встречный и поперечный талдычет мне про скорую свадьбу. Теддер Гойб возникает то тут, то там, словно делать ему совершенно нечего. А между тем, у его отца большое стадо, присматривать за которым должен и сын. Да и хозяйство у них внущительное, и огород. Занялся бы делом, можно подумать, мы как-то лучше узнаем друг друга от этих неестественно частых пустых бесед ни о чем. Но я терплю. Отвечаю, киваю. Я умею терпеть. Только это, пожалуй, и умею.
— Вестая! — окликает мать, и я, против воли, вздрагиваю. Давно она не звала меня полным именем, и хотя само по себе это ничего не значит, все нутро наполняется тоскливым предчувствием. И оно, конечно же, не подводит.
— Знаешь, дочка, у нас так принято, чтобы парень и девушка, которые… — тут она спотыкается. Все верно, а что можно сказать? "Нравятся друг другу"? "Собираются вступить в брак"? Первое — откровенная ложь, а второе в нашей семье, по негласной договоренности, не произносят вслух, словно грязную ругань. Поэтому мать проглатывает половину фразы и просто завершает:
— Ходят испросить благословения у Светлого неба. А у нас как раз и служитель новый приехал, после ласа Томаса трудно, конечно, кого-то другого увидеть, я всю жизнь к нему ходила, то с хлебом, то за советом. Служитель Томас человек хороший, душевный, будем надеяться, и новый не хуже будет.
Может ли быть один человек лучше или хуже другого? Не знаю. Хороший или плохой человек Тед Гойб? Тоже не знаю. Он улыбается мне, болтает почти непринужденно, у него приятное лицо и любезные родители. Каким он будет мужем, какой будет жизнь с ним? Ложится в одну постель, видеть его лицо утро за утром, видеть его черты в детях, стареть рядом, делится горестями и радостями… Что мне делать, если от этих мыслей все внутри стекленеет, замерзает?
Мать говорит, что ходила к служителю Томасу за советами. Может, новый служитель посоветует чего-нибудь и мне?
* * *
— Шей.
Я уже привыкла даже к тому, чтобы звать тварь по имени, сложно было только начать, а теперь словно бы так и должно быть. Я заметила, что подобное обращение твари нравилось.
Она — нет, все же он — сидит на краю старого колодца, небрежно и даже грациозно. Высокий, тонкий, словно нарисованный беличьей кистью по холсту, совершенно неуместный на фоне деревянных разномастных домов. Чёрные длинные волосы откинуты назад, глаза полуприкрыты. Этот его облик мне неприятен. Нет, не так. Этот облик дезориентирует меня. Он слишком, неподдельно человечен. Он красив. По какому-то детскому убеждению тьма должна быть безобразна.
— Вот и ты, светлячок.
Сегодня глаза твари светятся зелёным, молодым кислым крыжовником.
— Я не смогу прийти в следующее новолуние.
Ночь очень тёмная, топкая, небо все в тучах, тяжёлое и низкое, звёзд почти не видно. Но светлое лицо Ш… твари словно бы сияет изнутри. Я вижу его гораздо отчетливей, чем хотелось бы.
— Почему? Договор нельзя нарушить, светлячок.
Даже его голос раз от раза утрачивает привычное свистящее шелестение, становится низким, чистым, как колокольный звон.
— У нас будет праздник в деревне. Снеговица. Он идёт всю ночь. Раньше я считалась ребёнком, и меня на него не брали. Теперь я взрослая… взрослый человек и должна буду присутствовать вместе со всеми. Вся деревня соберется, я всю ночь буду на виду.
— Я смогу найти тебя, где бы и с кем ты ни была.
— А если кто-то увидит?
Говорю, и вдруг меня пронзает ужас. Кто-то может увидеть, узнать, и тогда… Кто-то мог увидеть уже сегодня, сообщить служителям, и уже завтра с утра за мной придут, и…
— Что случилось? — тьма сразу же считывает напряжение моего лица и тела. Когда-то она, задавая вопрос, оборачивалась вокруг меня черным вихрем, словно живой змееподобный смерч. В этом человеческом облике она… он обхватил мое лицо руками и слегка развернул к себе. Даже на ощупь не отличишь от человека. Кожа гладкая, мягкая… теплая. Только дыхания его я не ощущаю.
— За… связь, — я не сразу подобрала слово, — с такими, как ты, у нас убивают, Шей. Я видела, как казнили молодую девушку, её сожгли заживо. Это было ужасно, мерзко, жутко, и мне… страшно.
Ирония в том, что никому, кроме него, я не могу рассказать о своих чувствах. Только слова не подбираются. Они словно бы обессиленные, вялые, лысые, слабые. Никак не отражающие чувств слова.
— Никто не тронет тебя, светлячок. Никогда.
— Кто меня защитит, — горько говорю я. — Родители мои ничего сделать не смогут, у них нет денег, нет важных высокопоставленных родичей или знакомых, братья ещё дети. Кому есть дело до того, что я была всего лишь маленькой глупой девчонкой, по детской дурости заключившей договор с тварью из Серебряного царства?
— Я никогда не дам тебя в обиду, милая.
— Но ведь ты обретаешь силу только по ночам? Только, если нет луны? — наверное, я сошла с ума, раз вот так запросто разговариваю с тварью. Задаю вопросы. Делюсь своими мыслями. А тварь отвечает мне. Как будто это в порядке вещей — беседовать, как я могу беседовать с родителями, хотя нет, не с ними — как я могу говорить с братьями или сестрой. На равных.
— Не только ночью, — голос твари словно исходит не из
