31
Зимой 2766 года управители стран съехались в Шурнапал на итоговое заседание Совета.
Последние две зимы были теплыми и более сырыми, чем раньше. Дворец мок под дождем. Бассейны и каналы разлились, носильщики паланкинов шлепали по глубоким лужам. Бахтир прятался от царя, каждую минуту боясь упреков, и подгонял рабочих, ремонтирующих ливневую канализацию.
Гарли уговорил старого друга Нурмали поселиться в своем доме, и в Дом приемов оба ввалились подвыпившие и благодушные. До начала заседания оставалось полчаса. Ждали Евгению, которая еще была в пути.
Стемнело. Бесчисленные факелы и лампы отражались в полированной поверхности овального стола. Министры, чиновники и военные расхаживали по залу, собирались в кружки, переговаривались и смеялись. У всех было хорошее настроение. Алекос тоже улыбался, но время от времени барабанил пальцами по бумагам, недовольно посматривая на часы.
К стоящему у дверей Мальриму подбежал Глар, сказал что-то и сразу же ушел обратно в дом царицы. Мальрим направился к столу.
— Госпожа Евгения приехала, государь. Сейчас придет.
Царь кивнул. Мальрим поднял руку.
— Господа! Господа! Прошу садиться! Через десять минут начнем Совет.
Мужчины рассаживались, со стуком передвигая стулья и откашливаясь. У стены, поближе к своим начальникам, устроились секретари, адъютанты и пажи. Был здесь и Капоэли, прощенный царем. Несмотря на два прошения об отставке, остался на посту губернатор Кафур и сейчас со своим обычным серьезным видом перекладывал бумаги, возмущенно косясь на шумного Гарли.
Алекос еще раз поднял глаза к висящим между окон часам. Было три минуты пятого. Швейцар распахнул двери. Как была в дорожном платье и тюрбане, Евгения быстро прошла к столу, заняла последнее свободное место. Хмуро посмотрев на нее, царь открыл Совет.
Проговорили три часа. Слуги неслышно приносили и уносили чай и закуски, меняли лампы. Адъютанты и секретари начали зевать и потихоньку, один за другим, выходили из зала. Гарли и Евгения долго спорили: она настаивала на сокращении числа полицейских в Ианте, он не уступал. Напротив Нурмали убеждал Камакима Мериана в необходимости налоговых послаблений для Галафрии. Алекос, одним ухом прислушиваясь к ним, обсуждал со своими генералами возможные меры к прекращению войны с дикарями. Евгения умолкла, исчерпав все аргументы. Только тогда он внимательней присмотрелся к ней. Она была бледна и осушила уже четвертую чашку чая.
— Госпожа моя, ступайте-ка домой, передохните, — сказал он. — Мы здесь проговорим еще долго. Ужин назначен на девять, надеюсь вас увидеть и продолжить беседу.
Она тотчас же с явным облегчением покинула зал. Последний раз они виделись всего три месяца назад, он знал все иантийские новости и потому позволил ей — единственной женщине в Совете — ненадолго отлучиться.
Не прошло и десяти минут, как Глар опять вызвал Мальрима к дверям. Выслушав молодого человека, тот подошел к Алекосу и что-то быстро зашептал. Прервав очередной доклад, царь поднялся.
— Продолжайте без меня, господа. Я вас покину ненадолго. Господин Рам, замените меня.
Оставшись одни, члены Совета недоуменно переглянулись между собой.
— Что ж, продолжим, — важно сказал Кафур.
* * *
Евгения понимала, что не успевает, видела, что ее люди волнуются больше нее самой, — великий царь не любит опозданий! — и все же запретила спешить. Экипаж медленно катился по дороге, разбрызгивая мутную воду луж. Вода стучала по крыше, вода плескалась под колесами, блестела озерцами в полях, капала с деревьев. Ее уже тошнило от воды, и она с тоской вспоминала снег позапрошлой зимы. В Рос-Теоре тоже все отсырело насквозь, поблекли золотые статуи, посерели белые стены. На карнизах уныло ерошили перья голуби. Было без семи минут четыре часа, когда она пересела из кареты в паланкин в воротах Шурнапала, и две минуты пятого, когда спрыгнула в лужу в царском дворике, понимая, что придется идти не налево, в сухое тепло своего дома, а направо, сразу на Совет. Алекос встретил ее недовольным взглядом, отвернулся, наказывая этим за опоздание. Ей казалось, она больше никогда не сможет смотреть на воду, но почти сразу же захотелось пить.
Чем дольше Евгения оставалась за столом, тем сильнее ей хотелось в свою спальню, но она продолжала слушать и говорить. Алекос все-таки заметил, что ей нехорошо, и позволил уйти. Мечтая о теплой мягкой постели, она дошла до дома и ступила уже на лестницу, когда ее вдруг совсем замутило. Вышедший поздороваться кондитер подхватил ее на руки. Лела кинулась за царским врачом Хойресом, а Глар поспешил предупредить царя.
Алекос поднялся на третий этаж, без спешки вошел в гостиную, где собрались все девушки Евгении, кроме Лелы, которая была в спальне с госпожой. «Нельзя, нельзя, у нее врач!» — наперебой заговорили они. Он нехотя отошел от двери, встал у окна, заложив руки за спину. Одна из служанок заглянула в спальню сказать о нем Хойресу. Молодой врач вышел через несколько минут, велел всем удалиться. Служанки посмотрели на него с большим неодобрением. Алекосу пришлось повторить приказ, только тогда они по одной неохотно ушли.
Доктор выглядел смущенным, а в его голосе зазвучали даже какие-то, как показалось Алекосу, наставнические нотки.
— Госпожа ненадолго потеряла сознание от слабости. В последнее время она не очень хорошо себя чувствует.
— Она не писала мне об этом…
— И это понятно. В ее положении опасно волноваться и волновать других.
Алекос не сразу понял, а поняв, изумился и вопросительно посмотрел на Хойреса. Тот кивнул.
— Срок чуть больше трех месяцев, — сказал он. — Состояние ее неважное, как мне кажется, в первую очередь потому, что она очень переживает… из-за вас.
Алекос долго смотрел в окно на стекающие по стеклу капли дождя.
— Но как же так, Хойрес? Это ведь невозможно ни для меня, ни для нее.
— Но оказалось возможно для вас двоих.
Ему вспомнилось все, что он говорил когда-то Евгении по этому поводу. К его удивлению, досада была не так велика, как он ожидал. Снял драгоценный перстень с руки, вложил в руку Хойреса.
— Не говори пока никому. Хотя ее женщины наверняка все поняли. Но все равно не говори.
Его встретили лихорадочно блестящие глаза. Бледность Евгении прошла, сменившись ярким румянцем. Поправив одеяло, Лела вышла. Он присел на край кровати, погладил маленькую горячую руку. Она не сводила с него тревожного взгляда.
— Ты мне веришь?
— О чем ты говоришь? — сказал он, наклоняясь к ней с поцелуем. — Почему ты не сказала мне сразу?
— Я никому не сказала. Даже Лела узнала только сейчас. Я так долго не верила, не могла поверить… И так боялась потом… Всего боялась, даже того, что мне это только показалось… Ты мне веришь? — спросила она еще раз.
— Ну что ты? О чем ты спрашиваешь? О чем ты думаешь? Ведь это — еще одно доказательство твоей верности, разве не так?
Она с облегчением откинулась на подушки. Тут же приподнялась снова:
— И что теперь?
Алекос засмеялся.
— А как ты думаешь?
— Не смейся! Я помню, как ты говорил, что наследник тебе не нужен.
— Да, похоже, боги опять подставили мне подножку.
Они смотрели друг на друга, и глаза их говорили больше, чем любые слова. Но Евгения все же продолжила:
— Все в твоих руках, как всегда.
— Ты с ума сошла, — сказал он, коснулся поцелуем сухих горячих губ. Поднялся. — Подожди минуту.
Ушел к себе, вернулся с хрустальной чашей, в которой лежали серебряные кольца.
— Не так я планировал это сделать. Но, может быть, так как сейчас даже лучше.
Снова сел у кровати, протянул ей чашу.
— Ты выйдешь за меня замуж, Евгения?
Она засмеялась и заплакала, кивнула.
— Я выйду за тебя замуж, Алекос!
Через несколько минут она сказала:
— Все-таки бестолково получается. Спешить со свадьбой нам нехорошо. Но даже если поспешить, все равно будет невеста с животом. Не по-царски.
