— Олуди не ходят старыми путями, — ответил он. — Как мы сделаем, так и будет правильно. Не беспокойся ни о чем. Сшей себе самое красивое платье без пояса и закажи самые роскошные драгоценности.
— Вот эти — самые роскошные, — улыбаясь сказала Евгения, примеривая кольцо с именем Алекоса.
— Значит, так, — сказал он вместо прощания. — В Ианту больше не поедешь. Хочешь командуй отсюда, хочешь поставь вместо себя кого угодно, хоть своего любимца Маталана.
Евгения засмеялась.
— Как прикажешь, повелитель!
Члены Совета успели соскучиться и вместо того, чтобы работать, доедали остатки пирожных.
— Так, — снова сказал Алекос как можно строже, оглядывая стол, по которому словно прошлась неприятельская армия. — До ужина осталось недолго, давайте тогда уж и продолжим заседание. А пока предлагаю выпить за здоровье госпожи Евгении, которая неважно себя чувствует и не сможет к нам присоединиться. Мальрим, здесь найдется коньяк?
— У меня все найдется, государь, — отозвался второй распорядитель, щелкая пальцами.
Не прошло и пяти минут, как на столе появилось несколько запыленных бутылок.
Пока разливали коньяк, Нурмали все приглядывался к царю, угадывая что-то значительное за его взволнованным лицом. Наверное, сила олуди каким-то образом в эту минуту передалась ему, иначе почему он, когда все взяли бокалы, поднял свой как можно выше и воскликнул:
— Выпьем за здоровье госпожи Евгении и за род великих царей Матагальпы!
Остальные придержали бокалы, в который уже раз за день удивленно переглянулись. Алекос улыбнулся, протянул руку, чокаясь с Нурмали. Никогда еще стены Большого зала не слышали такого дружного и оглушительно громкого крика «Ура»!
Эпилог
Железнодорожную ветку, соединившую Рос-Теору и Камалонд, достроили летом 2791 года. Посмотреть на отправление первого поезда собралось несколько тысяч человек. Списки путешественников согласовывались за полтора года. Вагона было два: с богато обставленными салонами, коврами, шторами, электрическими люстрами и красавцами-официантами. Это был царский поезд, а другой пассажирский состав, который с завтрашнего дня должен был начать курсировать между городами, дожидался своей очереди на запасном пути.
Пропустив вперед великого царя и царицу, правитель иантийский и шедизский Астис устроился во втором вагоне. Его сразу же окружили шумные друзья. Раздался требовательный голосок его дочки, желающей к Эви, и няня повела девочку в первый вагон. Евгения посадила внучку на колени, прислушалась к шипению, а затем и тревожному крику гудка. Вагон вздрогнул, тронулся, остановился и тронулся снова.
— Как на корабле! — закричала девочка, глядя на проплывающие за окном лица.
Алекос сам вытащил пробку из бутылки, разлил пузырящееся вино.
— За нашу очередную победу!
— За тебя, мой царь!
Его смеющиеся глаза оглянули жену. Он давно уже к ней не приглядывался. Она мало изменилась за двадцать с лишним лет, даже, пожалуй, стала еще красивее, если только это возможно. Он с интересом спросил себя: каково женщине чувствовать себя молодой и сильной в шестьдесят без малого лет? На нем продление обычного срока человеческой жизни никак не отразилось. Он всегда был слишком занят, чтобы беспокоиться об этом. Но у женщин иная психология, и, пожалуй, Евгении непросто сочетать естественную в этом возрасте заботу о детях и внуках с требованиями нестареющего тела. Она выглядит ровесницей своей невестки, и никто не смеет подсказать внучке, что великую царицу следует называть бабушкой. Для той она просто любимая Эви. Алекос перегнулся через стол, поцеловал свою Эви в щеку, несказанно удивив ее.
— Да, ты очень рад, — сказала она.
Распахнулась дверь. Появился Астис, решительным жестом отмел попытки товарищей проникнуть в салон следом. Он был высок и светловолос, но глаза на лице с узнаваемым гордым профилем были светло-карие, материнские.
— Железнодорожный мост через Гетту будет достроен к зиме, государь. И я очень рассчитываю, что на последний в году Совет я приеду на таком же поезде.
— В автомобиле это будет быстрее.
— В этом году. А лет через пять? Сможет поезд обогнать авто?
— Сможет, — сказали одновременно Алекос и Евгения.
Переглянулись, засмеялись.
— Как дела на западе? — спросил царь.
Сын махнул рукой.
— Как я и предсказывал, ценность месторождений железных руд оказалась преувеличена. Дикари до нас их почти исчерпали. Я послал людей глубже в леса на поиски. Племена там живут миролюбивые, думаю, трудностей не возникнет. Лишь бы экспедиция оказалась не напрасной.
Посидев еще немного и заметив легкое недовольство на лице матери, Астис вернулся в свой вагон. Он помнил еще по своему детству страшные ссоры между родителями. Предметом их были те, кто, по его мнению, вовсе этого не стоил, — коренные жители западных лесов. Алекос тогда решил убить одним выстрелом двух зайцев: избавиться от надоедливых соседей и получить доступ к природным богатствам заповедной земли. Евгения сама рассказала ему о старом крае — стране предков, с которой общаются дикарские колдуны. Во главе большой армии великий царь пересек Фараду и вторгся в лес. И ему удалось то, что всякий раз оборачивалось неудачей для его предшественников. Он спустился в старую страну и разорвал нить, связывавшую шаманов с их отцами. Лишенные поддержки предков, заблудившиеся без старых троп, колдуны растерялись и сделали то, на что и рассчитывал Алекос: повели свои племена дальше от реки, туда, где духи отцов были еще живы. С тех пор очищенная от дикарей территория увеличивалась с каждым годом, в то время как целые племена гибли под натиском иантийцев и крусов.
Евгения тогда решительно воспротивилась замыслу Алекоса и открыто заявила, что он ошибается, используя для достижения своей цели самые неблагородные средства. Она рассказывала, к чему это привело на Земле. Но ее обрывочные, бессвязные воспоминания о завоевании Америки и фашистских концлагерях лишь убедили его в правильности выбранного пути. Он желал расширить границы империи и уничтожить мешающих этому жалких людишек, и туманные рассуждения жены о гуманизме, о праве всех людей на жизнь и свободу ничуть его не впечатлили. Сначала он не обращал на ее протесты внимания. Потом отмахивался. Юный Астис был вместе с отцом в глубине лесов и хорошо помнил, как туда приехала мать и каким было ее лицо, когда царь спустя всего час велел ей возвращаться в Рос-Теору. «Будь твоя воля, иантийцы и сегодня сражались бы каменными топорами и жили в шалашах, как дикари, которых ты так защищаешь, — сказал ей Алекос на прощанье. — И те, и другие начали одинаково, но одни повзрослели, а другие так и остались детьми. Я сохраню им местечко для игр где-нибудь в непролазных дебрях. А на этих землях будут жить достойные люди. Кроме тебя, об исчезновении дикарей некому жалеть». Потом он сказал еще кое-что. Эти слова остались не понятыми Астисом, но заставили мать покорно склонить голову. «Как знать, — сказал царь, — если бы я не пришел в этот мир, не сделала бы ты однажды то, что делаю сейчас я?»
Эти разговоры и позже повторялись неоднократно, выливаясь в ссоры и обиды. Обижалась Евгения. Алекосу выяснять отношения было неинтересно и некогда. Но именно эта история с западными землями заставила ее вспомнить о том, что в жизни есть что-то кроме семьи. Ведь после рождения Астиса она с головой ушла в материнство. Детские болезни и травмы, няньки и учителя, маленькие друзья и игрушки, восхищающиеся принцем подруги царицы — все это надолго стало для нее единственным смыслом жизни. Она больше не вспоминала прошлое. Что толку в прошлом, когда настоящее смеется рядом — белокурый мальчик, одновременно трогательно беззащитный в свои годы и так похожий на человека, которого Евгения почитала превыше всех. Она любила его и за то, что он ее сын, и еще больше за то, что он сын Алекоса, и в этой беззаветной любви забывала о самом Алекосе. Почти с такой же теплотой Евгения относилась и к детям Сериады и Алии, про которых она не помнила, что они ей не родные по крови. Для нее все они были одна семья. В те первые годы совместной жизни ее как никогда крепко удерживала на месте любовь к родным, в то время как Алекос уходил все дальше, прощая ее со своей обычной снисходительностью.
