крепко перевязанную: порез глубокий на ладони его остался, пальцы двигались плохо, да лекарка Меленья, самая умелая в Велеборске, сказала, что сильно жил он не порезал, а потому заживёт со временем, хоть и подвижности былой в руке уже не будет. Благо, что в довесок ко всему, запястья он не сломал, только ушиб крепко.
— Доброго пути тебе, Елица, — Вышемила замялась на миг, но всё же обняла её порывисто.
А после отошла, вернулась под взор отца, который тоже провожать княженку вышел. Чтибор скоро собирался возвращаться в Логост вместе с дочерьми обеими. Подошёл сказать пару слов в путь и Доброга. А за ним Осмыль — как Елица вернётся, его здесь уже не будет.
Каждого она благодарить хотела за то, что сделали они, что сумели сплотить остатки Велеборского войска и прогнать захватчиков. Да столько раз она это сделала за последние дни, что уже неловко было повторять.
Скоро и выехали из ворот. Да вновь зародилось в душе чувство, что по кругу их с Леденом Макошь водит. Вот и снова легла дорога в Радогу. Снова вместе, да теперь не врагами, которые лишь по необходимости одной вынуждены были рядом ехать — а теми, кто жизнь связать решил друг с другом. Будто хотела Мать, чтобы поняли они многое на дорогах этих, осмыслили. Воспитала она детей своих, вразумила — и отправила к началу, чтобы избавились они от последних преград там, где рухнули первые. В тот миг рухнули, как решила Елица идти в лес — искать пропавшего княжича.
Волновалась она, конечно, что Радим от обиды большой не пожелает её отпускать. Что встанет на сторону сына Остромир, а там и вся Радога: хоть дела семейные надо бы внутри решать. Да уж убедилась Елица, что люд, коли хочется ему сильно, в любое дело личное вмешается. А там худом обернуться может. Но старалась она мысли такие от себя прочь гнать — даже Ледену о том не рассказывала. Да он, кажется, чувствовал всё, все тревоги её. Каждый раз, как прикасался, как удавалось им хоть единое мгновение наедине побыть. А это гораздо труднее стало: кметей кругом много. Да ещё Мира глазастая, заботливая дюже, словно решила в деле этом обязательно переплюнуть Вею.
Мелькали веси знакомые, то дождь мочил хвосты лошадям, то Дажьбожье око опаляло взором своим неподвижным — и скоро уж Радога показалась впереди, укрытая мехами лесистых холмов и гор старых, что стояли стражами по берегам реки и в чаще непроглядной. Елице и вовсе дурно делалось последние дни от волнения. Уж сколько она препон пережила, а эта казалась ей самой трудной. Схватывало порой недомогание, да усиливалось с каждым днём. А нынче совсем худо было — аж в седле качало. И взор Ледена тревожный не сходил с Елицы, окутывал, поддерживал будто. И предательски хотелось в повозку попроситься к Мире, да она держалась, уговаривая себя, что скоро будет отдых хороший. Всего до околицы доехать осталось и до избы Остромира.
Скоро и завиднелась она впереди, как проехали через весь людную до серёдки самой. Да староста уже прознал обо всём, как и всегда. Языки быстрые донесли споро, что вновь пожаловала княженка к его порогу. Но вышел первым из сеней не он — Радим. Быстрым шагом, словно и бежать уж хотел, но едва удержался. Пронеслось разочарование по его лицу, как увидел он, что помогает Елице спешиться Леден. Видно, ждал, что приедет она виниться и прощения просить за то, что увидеть ему довелось.
Радим вздохнул шумно. Остромир коротко пожал его плечо, как вышел вслед за ним, разгадав, видно, печаль сына. Тот подошёл к гостям, всё оглядывая Елицу с головы до ног, а после и Ледена.
— Признаться, думал, что, коли и с княжичем приедешь, так с другим, — он всё же протянул руку Ледену.
Тот пожал её с готовностью, исподволь посматривая в его лицо. Не доверял ему, опасался, видно, как бы глупости какой не натворил с горячности. Радим заметил всё ж, что ладонь правая у княжича ранена сильно, покорёжена кожа на ней ровным, стянувшимся за время дороги рубцом.
— Мой брат погиб, — ответил ему Леден, опуская руку. — Но я подле Елицы вовсе не поэтому, ты прав.
— Мешаю тебе? — прищурился Радим.
Княжич повёл плечом и пошёл вслед за ним, как тот повернул обратно к избе. И Елицу не забыл за руку прихватить, чтобы за собой повести — и всем показать, кому она принадлежит.
— У меня нет никаких обид на тебя, Радим, — спокойно продолжил Леден. — Но правда в том, что я хочу в жёны Елицу взять. А она хочет стать моей женой.
Остромир крякнул громко, рассерженно, как услышал его слова. Жена его, что стояла за спиной заметно дёрнула его за рубаху и шикнула тихо. Закипала ссора: Елица чувствовала тугое напряжение, что зарождалось между мужами. Но они пока держались, и хотелось верить, что сумеют и дальше.
Все прошли в избу — подальше от любопытных соседских глаз, которые так и впивались взглядами с каждого ближнего двора. Жестом предложил Остромир сесть за стол. Кмети все за него не поместились — а потому расселись по лавкам вдоль стены. Сияна, кажется, и захлопотала уже, чтобы на стол накрывать, да муж рукой взмахнул, останавливая её. Надо бы разобраться.
— Стало быть, ты, Леден требуешь, чтобы Радим отпустил Елицу? Жену, которую Боги для него одобрили? И связь их порушить, которая на капище нашем была скреплена?
— Всё верно, до единого слова, — согласился тот.
— Не серчай, Осмыль, — вступила Елица в разговор. — И ты, Радим, тоже. Пять лет прошло. Думала, любить буду всю жизнь того, кому женой стала под взором Богов. Но и не дадут они мне солгать: ничего от тех чувств не осталось. Может, не время тогда было... И не считаю я себя в праве заставлять Радима жить с той, кто его любить уже не будет. Той, которая будет о другом печаль в сердце нести. Разве будет ему от того радость? Разве будет мир и счастье в таком доме?
Она замолчала, не зная, что ещё сказать может. Радим всё это время взора с неё не сводил, и блуждала по его лицу гримаса то ли сожаления, то ли гадливости какой. Но не виделось в его взоре тепла: и тут самому бы признать, что схлынуло из души всё, что связывало их. Пусть
