любви, одобрении и поддержке.
Обычные люди.
Кажется, пришла пора Люсе научиться хранить кое-какие тайны.
Не наносить новых ран, а понять, как исцелить старые.
Домой она вернулась тихая, сумрачная.
Прямо в сапогах прошла на кухню, где Пашка готовил ужин, слушая подкаст о том, как стать хорошим руководителем.
Обняла его сзади, прижавшись лбом к спине.
— И чего ты? — спросил Пашка, накрывая ее руки на своем животе своими.
— Ничего. Просто.
— Ладно.
Так они и стояли, как два дурака, пока талый снег с Люсиных подошв не превратился в лужицу.
— В общем, родители-то твои упоротые хуже тебя, начальник. Теперь понятно, кто в кого, — заявил кимор Стас, появляясь в Люсином кабинете.
— Что?
— Сказали — или в двушку, или никуда.
Как они ее все достали.
Нет, отношения с мамой и папой стали куда лучше — Катькина беременность сплотила семью, заставила сомкнуть ряды.
Но квартирный вопрос никак не решался.
Маме было все равно, лишь бы дочери перестали ругаться. Но вот папина гордость не позволяла ему принять четырехкомнатную квартиру от старшей в угоду младшей.
Катька рыдала и грозилась от такого стресса лечь на сохранение. Люся мечтала ее придушить.
— Просто подготовь все документы, — попросила Люся, — оформим квартиру на меня, если отцу так спокойнее. Катька, конечно, будет вопить, как потерпевшая, но кому какое дело.
Стас угукнул, сгружая на диван коробку с офисной бумагой. По уму, ей было место в приемной.
Но у кимора с секретаршей Ольгой немедленно развязалась война не на жизнь, а на смерть.
Люся страдальчески вернулась к ноутбуку.
«Как я была жертвой маньяка», — мерцало на экране.
И больше ни строчки.
Полный неписец.
— Так, — сказал Стас, — я поехал за грушей.
— За какой еще грушей?
— Боксерской. Павел Викторович велел повесить.
Павел Викторович, значит, велел.
Боксерскую грушу!
В ее любимой квартире, где все подобрано с такой любовью.
— Выбери грушу поменьше, — вяло попросила Люся. — Миниатюрную.
Стас хохотнул и ушел.
А она снова тупо уставилась на экран.
Нет, Носов явно переоценил степень ее открытости миру.
Захлопали двери.
Так они хлопали только тогда, когда кое-кто врывался в контору, ускоряясь от праведного негодования.
— Твою мать, Люся! — завопил Пашка, врываясь в ее кабинет. — Вы совсем тут ополоумели?
— Точка зрения редакции может не совпадать с точкой зрения Носова! — радостно завопила она в ответ.
— Значит, — нависая над ее столом, заговорил он, чеканя слова, — в видовой полиции полный бардак, дело о трясовицах лишнее тому подтверждение. Значит, видовиков надо просто перекинуть в следственный комитет, а отдел закрыть.
— Ну это же в твоем ведомстве…
— И это я обнаружил!
— Случайно! Потому что я подсунула тебе дело о навях!
— Люся, бесишь.
— Неа, — и она широко улыбнулась. — Я же чувствую, что ты ругаешься для порядка, без огонька. В следующий раз постарайся лучше.
— Да ну тебя, — он отмахнулся. — Теперь ты будешь придираться к тому, как я с тобой скандалю?
— К тому же конкретно тебя мы хвалили в прошлой статье. Во всем, Пашенька, необходим баланс, а то нас заподозрят в предвзятости.
Он еще немного посверлил ее глазами, потом покачал головой:
— Угораздило же меня связаться… Ты сегодня поздно?
— Я сегодня нормально.
Перегнувшись через стол, он поцеловал ее и отправился восвояси.
— А моя груша? — спросил на ходу.
— Испортит весь мой интерьер. Часа через два.
Тут Пашка развернулся и снова вернулся к Люсе, еще раз ее поцеловав. Куда обстоятельнее.
— Ладно. Но твоему Носову я однажды шею сверну.
— Становись в очередь, — засмеялась Люся.
А потом вздохнула и решительно придвинула к себе клавиатуру ноутбука.
Апрель выдался солнечным.
Настя Китаева, вытащив из детского автокресла Варьку, вдохнула свежий весенний воздух полной грудью.
Дом, который отец построил в небывало короткие сроки, оказался похожим на шале: два этажа, покатая крыша, большие окна, простые формы.
Очаровательное местечко, если не думать о высоком заборе вокруг.
И о просторном подвале внизу.
— Насть, — хмуро сказал отец, выходя из машины.
— Пап, не начинай снова, — попросила она устало. Они ругались всю дорогу, как и последние несколько месяцев. — Мне вовсе не нужно, чтобы вы с мамой тоже жили здесь. Мы с Варькой прекрасно обойдемся без таких жертв.
— Это вовсе не жертвы…
— Хорошо, скажу по-другому. Нам не нужны воспитатели. И ваши вечно испуганные лица. И то, как вы к этому относитесь — как к величайшей трагедии. Варя — просто особенный ребенок, которому требуется специфический уход. На этом все. И не смей мстить Максу!
— Твой муж едва не сдал собственную дочь видовикам.
— Бывший муж, пап. Бывший! Он обещал, что будет молчать.
— Настя, твоя доверчивость…
— Пап, ты возвращайся в город, — она тронула его за рукав, — пожалуйста. Будете приезжать с мамой по выходным.
— Но…
— Пожалуйста.
Он был невыносимо душным, властным, черствым.
Насте было тяжело рядом с отцом — он давил на нее, как пудовая плита.
Двоюродный брат, Ленька Самойлов, называл его Иродом.
Ленька раньше работал на интернет-портале, откуда уволился, потому что ему все завидовали и создавали токсичную обстановку.
По его словам выходило, что тупая и злобная начальница теперь локти кусает — такого ценного сотрудника потеряла. Сейчас Леня работал в пресс-службе районного суда, потому что из прокуратуры он тоже уволился.
По той же причине.
Папа, наверное, вечно будет вынужден пристраивать его то туда, то сюда.
— Ладно, — сказал отец, — давай я тебе хотя бы дом покажу.
— Я сама все посмотрю, спасибо.
Настя приехала сюда самой последней.
Нина Петровна жила в шале уже почти месяц — следила за отделочными работами, заказывала мебель, посуду, постельное белье. Отец объяснил, что ей нужно настроиться на дом, сродниться с ним.
У нее были какие-то проблемы с общением, и она пряталась от рабочих, но при этом все равно как-то умудрялась разруливать тут все.
Наверное, с помощью старика коркора, мастера по керамике, который прилагался к Нине Петровне.
Настя не возражала: он обещал научить Варю лепке и ухаживать за садом. Отец сказал, что старик обустроил себе мастерскую на заднем дворе и собирался продолжать творить.
Что же, немного искусства им всем не помешает.
К тому же коркоры ее теперь очень интересовали.
Насте было сложно представить, как они смогут встретиться с этой женщиной снова.
Пятнадцать лет назад Нина Петровна приезжала к ней, просила прощения за сына.
Все было как в дурном сне, и Настя плохо понимала, что надо ответить.
Простить? А за что? Не Нина Петровна вдруг полезла Насте под юбку, дыша перегаром в лицо.
Сказать «ничего страшного»? Но
