пусть, пусть с вами стряслось много бед, пусть вы не во всём были правы, но всегда есть возможность измениться!
— Я бы очень хотел, чтобы всё было иначе… — произнёс он, опуская голову к её дрожавшему плечу.
— Только поверьте… — продолжала она, — вы сильный человек, и с тем, что случилось, вы справитесь… Я знаю, вы сейчас терзаетесь, но эта боль пройдёт, и ваша рана тоже затянется, вот увидите!
Она говорила ещё много добрых, ласковых слов, искренне веря в каждый звук, произносимой ею. Как и любая женщина, встретившая любовь, она верила, что своим чувством сможет искупить все грехи и исправить все пороки. Она гладила его тёмные упрямые волосы, смотрела в его бездонные, подёрнутые влажной пеленой глаза, и была самой счастливой на свете. Быть может, такого не бывало прежде в природе, но и в душе Карла Феликсовича расцвело пышными гроздьями невероятных цветов древо настоящей любви. С самого моменты дуэли в краткие минуты сознания, проходившие, точно мучительная повинность, он страдал от неописуемой досады на себя. Его страсть прошла, его мысли больше ничто не занимало, и даже прежняя светская скука была невообразима для него. Это было больше, чем наказание. Он потерял все свои мысли, мечты, желания, словно умер, и теперь оставался на земле хладным трупом, бессильным покинуть своё последнее пристанище.
Теперь же ему вдруг стало так легко и хорошо, как не бывало никогда доселе. Озлобленная жадная страсть и ревность исчезли, как утренний туман. Впервые он был спокоен и любим, впервые он был собой, впервые он перестал играть чужую роль, с который свыкся так много лет назад. Столько сил сразу вернулось к нему, словно он и никогда не стрелял в себя. И прошлое показалось ему всего лишь сном, смутным и разбитым, за которым наступило прекрасное утро. Всё было так просто и ясно вокруг. Он поднёс её руку к своим бледным губам. Она снова обняла его за шею и нежно прижала к себе.
— Дождались! — радостно восклицали служанки, вбегая в людскую, чтобы поделиться самой долгожданной новостью последних дней.
— Слава Богу, приехал! — облегчённо вздыхал Альфред, успевая жестом дирижёра поторопить слуг, которые должны были приготовить всё необходимое к вечернему застолью.
Не прошло и четверти часа, как почти весь замок, как могло бы показаться, вымер. В большой гостиной заранее собрались все, кто считал себя достойным значимой доли наследства господина Уилсона. Супруги Симпли заняли места по разные стороны длинного английского дивана, на креслах расположились Алексей Николаевич, потиравший руки быстрее и напряжённее, чем обычно, и Павел Егорович с бледным и трагичным лицом. Между ними сидел Виктор Юрьевич, вынужденный, поддавшись на ласковые уговоры, не допускавшие отказа, примкнуть к этому кружку, столь тяготившему его юную впечатлительную душу.
Пришёл вызванный священник, которому не стали объяснять, ради чего его пригласили, а просто повели в гостиную и указали место. И поскольку беседовать с ним желала лично Клара Генриховна, святой отец решил, что дело архиважное, и кротко глядел со своего кресла у самого входа на пёстрое собрание и перебирал чётки. Пришёл доктор, выглядевший несколько обеспокоенным. Он поспешил занять место у окна, чтобы свет не падал ему в лицо. Затем двое слуг поспешно внесли в гостиную большой портрет покойного, перевязанный чёрной шёлковой лентой с изящным пышным бантом. При виде этого портрета все присутствующие стали задумчивы и молчаливы, и лишь священник в полголоса твердил молитву в своём уголке.
Между тем, к гостиной уже подходила Клара Генриховна, в пышном траурном платье, сопровождаемая Альфредом и Борисом, одетых в чёрные ливреи. Внезапно она остановилась, и полоска невиданного гнева и ярости скользнула по её лицу: перед ней стояли Александр Иванович в простом мундире драгунского поручика и Наталья Всеволодовна, одетая в скромное чёрное платье. Офицер держал барышню под руку, так что они смотрелись прекрасной молодой парой. Они были почтительны, но непокорны, они казались старой леди наглыми и надменными, чего в них нисколько не было. Клара Генриховна окинула их поспешным взглядом, полным ненависти и презрения. Они смотрели на неё вежливо, почти что насквозь, как если бы пожилая почтенная дама была не более чем лёгким облачком дыма.
— Если бы вы изволили знать, как вы вульгарны, — прошипел голос леди Уилсон. — Эта ваша любовь на фоне траурных лент… Как вы смеете? Вы не видите, как она кощунственно омерзительна, как она оскорбляет память дорогого нам человека…
— А вы оскорбляете любовь, — спокойно и твёрдо произнёс Александр Иванович.
— Не смейте мне дерзить, молодой человек! — грозно произнесла старая леди. — Вы не смеете с сегодняшнего дня и шагу ступить в моём доме без моего дозволения! Как вы бежали от жандармов, и что вы сотворили с моей воспитанницей, этого я не знаю, и знать не хочу. Даже если было тайное венчание, я добьюсь того, чтобы его расторгли! В любом случае, вы не получите ни гроша, каковы бы ни были распоряжения на этот счёт моего покойного мужа! — она продолжала, презрительно глядя на них. — Теперь немедленно расстаньтесь, и никогда больше я не желаю видеть вас вместе!
Ответа не последовало, Александр и Наталья лишь плотнее сжали руки.
— Будь ты, моя дорогая, изначально воспитана мною, этот позор никогда бы не покрыл тебя, — кипя от клокотавшей в ней ненависти, проговорила Клара Генриховна.
Но тут она словно поперхнулась: пред нею Анна Юрьевна вела к дверям гостиной бледного Карла Феликсовича, поддерживая его под руку. Он шёл выпрямившись во весь рост, и чёрные волосы казались ещё темнее на фоне белизны его лица. Он был мужественен и стоек, а она нежна и прелестна. Метнув на них испепеляющий взгляд, Клара Генриховна поспешила войти в гостиную, и слуги, подавленные этой сценой, робко последовали за ней.
Александр Иванович и Карл Феликсович, бывшие заклятые враги, поравнялись у дверей. Мгновение глядели они друг на друга, и затем крепко пожали руки. Теперь это уже были два других человека, которым нечего было делить в этой жизни. Точно познакомившиеся минуту назад, они спокойно проследовали в гостиную, ведя под руки своих спутниц.
Все были молчаливы и сосредоточены, и для молчания у каждого были причины: одни приготовляли речь на оглашение завещания, другие всё уже успели сказать. В коридоре выстроилась прислуга, за их спинами стояли несколько арендаторов покойного господина Уилсона. Они осторожно переговаривались испуганным шёпотом, нервно стараясь заглянуть за двери гостиной, где вершилась их судьба. Пожалуй, никто в этой богатой зале с таким волнением не ждал оглашении воли последнего хозяина
