— Все случилось в новогоднюю ночь 1945 года. Наша старшая дочь Анна с мужем и детьми гостили у друзей, Калеб только вернулся с фронта на несколько дней в отпуск, — удивленная, при этих словах я не могла не взглянуть на Калеба, и хоть это было лишь на мгновение, он перехватил мой взгляд. Я отвернулась слишком быстро, чтобы понять, что это значило. Не сразу же я уразумела, что этот разговор ему неприятен, его раскованная поза была фальшивой, на самом же деле он вздрагивал каждый раз, когда Грем говорил что-то новое. — В доме нас было… — Калеб тихо хмыкнул, перебив Грема, но тот, не обращая на сына внимание, продолжал дальше, — трое: я, сын и моя жена Патриция. В ту ночь мы не праздновали, хотелось отдохнуть, особенно Калебу, только с фронта, ему хотелось выспаться. Когда ночью появилась она, мы все спали, но вряд ли что-либо изменилось бы, бодрствуй мы. Она была так сильна и прекрасна…
— Ночная женщина в мой сон, в мой дом вошла… — процитировал Калеб, не открывая глаз, и Грем продолжил дальше не смущаясь того что сын его перебил снова.
Я посмотрела на своих родителей, их глаза тоже были закрыты, будто так им легче воспринимать все то, что рассказывал Грем. Волей неволей я почувствовала себя здесь чужой. Словно все они общались между собой ментально.
Я оглянулась на Калеба, он притягивал мой взгляд к себе будто магнит, это напомнило мне то, как я увидела его в столовой. Тогда я тоже, затаив дыхание, следила за ним, но теперь меня заинтересовал стих. Неужели он любит поэзию, хотя чему удивляться, он же почти старик. Я с ужасом осознала, что этому юноше, уже перевалило за восемьдесят…
— Она пробралась в спальню Калеба, видимо не желая никого тревожить больше. Лишь со временем мы поняли, что Калеб и был ее мишенью. Теперь-то мы знаем — тогда она искала себе пару. Калеб всегда был красив…
Я хихикнула, постаравшись замаскировать смешок под кашель, но видимо удалось не очень, — Калеб ухмыльнулся себе под нос, но в его глазах устремленных на меня сквозило удивление. И думаю, за это я могу быть горда, — пока что никаких откровенных слюней я не пускала, смотря на него. И даже лучше, я хмурилась, и могла огрызаться. Я сомневалась, что хоть кто-то из его девушек когда-либо могли этим похвастаться.
О конечно, мое сердце трепетало каждый раз, когда я смотрела на его идеальное лицо, видя прекрасные черные волосы и глаза, которые потрясали своей глубиной, затягивали неведомой силой, которой ты не можешь и не хочешь противостоять. Но как всегда моя верная гордость и события минувших месяцев, давали мне огромную пощечину, каждый раз, когда я готова была распуститься. Держать себя в руках, — твердила мне гордость; будь осторожна, — твердило чутье. И я слушала, я не могла позволить себе утонуть в серебре этих прекрасных, волшебных… не природных глаз! Только главное чаще себе это напоминать!
— Не знаю, думала она или нет убивать нас, но почему-то она сохранила наши жизни, и оставило намного больше взамен… — Грем говорил почти с трепетом, и я с сомнением посмотрела на Калеба, его лицо совсем не выражало радости, но он и не горевал. Я заподозрила, что его жизнь в ипостаси вампира улучшилась, — и ушла,…нас долгое время тревожил этот момент, но что теперь сожалеть…что такое время… — теперь слушателями Грема были мои родители. Калеб взметнувшись с кресла, поспешил бродить по комнате, чтобы скрыть от нас выражения своего лица. Но я знала, что он все равно внимательно слушает, чтобы очередным кашлем не дать отцу рассказать, что-либо о нем, чего бы, ни хотел сам Калеб.
Я оглянулась на родителей, они за долгое время выглядели действительно счастливыми, будто Ричард и Прат, брат отца, снова вернулись. А может все, потому что Грем, так хорошо их понимает? Хотя думаю, и Калеб тоже, не смотря на то, что старается держаться подальше от «старческой сентиментальности», как назвал он наши посиделки. Он понимал моих родителей. Так как я пока что, не могу понять их.
— После пробуждения, жажда была так велика и, конечно же, мы, не задумываясь, брали свое, — я видела, что Грему больно говорить так, его лицо искажало сожаление. Мне даже не хотелось смотреть на Калеба, подумав о том, что он ни о чем не сожалеет. Но, не удержавшись, я все же посмотрела в сторону окна где он застыл в привычной позе вампиров. Его тело не двигалось, словно у статуи, такое идеальное и прекрасное, но мне хотелось видеть его лицо. Повернись, — твердила вся моя сущность, и будто бы его окликнули, Калеб дернулся в мою сторону почти удивленно. Но и его глаза были наполнены болью, к которой я вовсе не была подготовлена.
— Через несколько дней наш поселок разбомбили, и сведений о смерти не осталось, но мы поняли что натворили, что сделали со знакомыми, родными, друзьями. И нам пришлось уйти подальше в горы, точнее почти убегать от тех животных которыми мы стали, от того ужаса что натворили. — Грем говорил будто бы сам с собой, восхищаясь и боясь того, что случилось. Мне было страшно представлять его, Калеба или моих родителей в роли убийц, но от правды не убежать. Только бояться их я не могла. Серебристые глаза Грема, смотрели по-доброму, и я не могла ожидать от него чего-либо плохого. Разве могут столь прекрасные существа быть злом? — И там мы поняли, что кровь животных ничем не уступает крови человека. Хотя, она не так ароматна, как людская.
Мои родители обменялись с ним понимающими улыбками, а я почувствовала себя тупым человеком, которому нужно сказать слово «лопата», чтобы он смеялся после анекдота. Никто из них явно не собирался щадить мои человеческие чувства, хотя чего жаловаться, я всегда хотела, чтобы они комфортно чувствовали себя со мной. Учитывая мою особенность для мамы. Учитывая мою особенность для многих вампиров, на прямую связанную с моей возможностью общаться с матерью. Я являюсь хорошим кандидатом, чтобы стать вампиром. Именно таких, как я, ищут специальные вампиры из свиты Бесстрастных. Защитники крови против обращения людей. Моя же семья относиться к этому более либерально. Причиной всему я, а также жена Ричарда.
— Со временем мы смогли снова находиться среди людей, их запах все так же оставался болезненно притягательным, но уже не тревожил нас, мы могли держать себя в руках. Тогда мы попытались найти нашу дочь Анну, — лицо Грема смягчилось при упоминание о дочери, и я не могла не улыбнуться, он был столь красив, особенно когда говорил с такой любовью. Я сомневалась, что на лице у Калеба хоть когда-то мелькало подобное чувство. Он был чересчур чщеславен. Только за эти полчаса он трижды смотрел на себя в зеркало и поправлял прическу, его ногти пребывали в идеальном состоянии, и, не смотря на грязь на улице, его ботинки блестели.
