— Бегите! Рейд! Бегите!
Я застываю, парализованная страхом. Музыка обрывается с треском. Теперь нет ничего, кроме крика, и люди вокруг толкаются и пихаются.
— Рейд! Бегите!
На улицу. На улицу. Мне нужно выйти отсюда. Кто-то толкает меня локтем в спину, и я едва удерживаю равновесие. Лестница. Мне необходимо добраться до лестницы. Я вижу ее с того места, где стою, вижу кучу людей, дерущихся и царапающихся. Потом вдруг появляется огромный кусок дерева, и толпа кричит. Дверь на верху лестницы выбили, люди за ней падают, сталкивая людей стоящих за ними, которые падают, падают вниз...
Это не происходит. Этого не может быть.
В большом, широком проеме выбитой двери появляется огромный человеческий силуэт. Регулятор. У него в руках пистолет. За ним две гигантские фигуры, рвущиеся к толпе, а крики усиливаются и превращаются в рычащие и щелкающие звуки.
Собаки.
Как только регуляторы начинают пробиваться вперед, мое тело наконец-то оживает. Я разворачиваюсь и отхожу подальше от лестницы, в плотную массу людей, пихающих и бегущих в разных направлениях, крича и паникуя. Я окружена со всех сторон. К тому времени, как мне удается вырваться из главной комнаты, несколько регуляторов уже спустились по лестнице. Я мельком смотрю туда и вижу их, продирающихся с дубинками сквозь толпу.
— Это рейд. Не пытайтесь бежать. Не пытайтесь сопротивляться, — грохочет громкий, усиливающийся голос.
В комнате с грязными матрацами и диваном есть небольшое окно на уровне земли, находящееся под потолком, и люди столпились около него, крича друг на друга, нащупывая щеколду или способ открыть его. Какой-то парень пружинит на диване и со всей силы ударяет локтем в окно. Оно разбивается. Он встает на подлокотник дивана, подтягивается и выбирается наружу. Теперь люди начинают драться, чтобы выбраться отсюда таким же способом. Люди толкают друг друга, царапаются, дерутся, чтобы стать первым.
Я оглядываюсь. Регуляторы приближаются, их головы возвышаются над остальной толпой, как угрюмые лица моряков, борющихся со штормом. Я ни за что не смогу выбраться отсюда вовремя.
Я борюсь с потоком тел, решительно направляющихся к окну и желающих выйти наружу, и несусь в следующую комнату. Это та комната, в которой я была со Стивом и спрашивала, любит ли он меня всего пять минут назад, хотя это уже выглядит как сон из другой жизни. Здесь нет ни окон, ни дверей, ни выхода.
Спрятаться. Единственное, что можно сделать. Спрятаться и надеяться, что здесь слишком много людей, чтобы найти каждого по запаху. Я быстро пробираюсь через огромную кучу обломков, наваленную у одной стены, поломанные кресла, столы и старую ободранную обивку.
— Сюда, сюда.
Голос регулятора звучит достаточно громко и близко, чтобы его можно было услышать в хаосе других звуков. Я спотыкаюсь, задевая голенью кусок ржавого металла. Острая боль заставляет мои глаза заслезиться. Я замедляюсь в промежутке между стеной и кучей хлама и медленно устанавливаю кусок металла так, что он скрывает меня из виду.
Теперь ничего не остается, как ждать, слушать и молиться.
Каждая минута похожа на час агонии. Больше, чем чего-либо, я хочу заткнуть уши и заглушить ужасный саундтрек, который раздается вокруг: крики, удары дубинок, лай и рычание собак. А также мольбы людей, когда их уводят в наручниках: «Пожалуйста, вы не понимаете, пожалуйста, отпустите меня, это ошибка, я не хотел…». Кошмарная песня застряла на бесконечном повторении, вновь и вновь.
Вдруг я начинаю думать о Лине, лежащей в безопасности где-нибудь в своей кровати, мое горло сжимается, и я понимаю, что плачу. Я была такой глупой. Она была права насчет всего. Это не игра. Оно того не стоило: жаркие, потные ночи, поцелуи Стива, танцы — все это ничего не стоило. Бессмыслица.
Единственное, что имеет значение, — это собаки, регуляторы, пистолеты. Это и есть правда. Согнувшись, прячась, с болью в шее, спине и плечах. Это реальность.
Я зажмуриваю глаза. Извини меня, Лина. Ты была права. Я представляю, как она судорожно переворачивается во сне, пинает пяткой одеяло. Эта мысль успокаивает меня. По крайней мере, она в безопасности, далеко отсюда.
Время тянется, оно широко открыто, как рот, затягивающее меня в длинное, узкое темное горло. Несмотря на то, что в подвале, градусов 30, я не могу перестать дрожать. Как только звуки рейда наконец начинают стихать, я беспокоюсь, что стук моих зубов выдаст меня. Я понятия не имею, сколько сейчас времени, или как долго я просидела, согнувшись около стены. Я больше не чувствую боль в спине и плечах; все мое тело кажется невесомым, вышедшем из-под моего контроля.
Наконец, все замолкает. Я осторожно выглядываю из моего укрытия, едва набираясь смелости дышать. Ни единого движения. Регуляторы ушли, и они, должно быть, поймали или выгнали отсюда всех, кто был здесь. Темнота — непроницаемый, душный покров. Я все еще не хочу рисковать и подниматься по лестнице, но теперь, когда я свободна, движение, необходимость выбраться отсюда, покинуть этот дом, растет во мне, как паника. Крик давит на горло, и попытка сглотнуть причиняет боль моему горлу.
Я двигаюсь в комнату с диваном. Высоко в стене явно различимо окно; за ним слабо сверкает блеск росы в свете луны. Мои руки трясутся. Мне с трудом удается подтянуться, пачкая грязью лицо, вдыхая запах поросли, все еще стараясь не закричать или не разрыдаться.
И, наконец, я на улице. Небо блестит четкими звездами, бескрайнее и безразличное. Луна, высокая и круглая, заливает деревья серебром.
Трава усыпана телами.
Я бегу.
На утро после рейда я просыпаюсь от сообщения Лины.
— Ханна, перезвони мне. Я сегодня работаю. Ты не могла бы заскочить ко мне в магазин?
Я прослушиваю сообщение дважды, а потом и в третий раз, пытаясь понять ее тон. В ее голосе не было обычного распева, ни одной поддразнивающей нотки. Я не могу сказать, зла ли она или расстроена, или просто раздражена.
Я оделась и уже на пути в "Стоп-н-Сэйв", прежде чем это осознать, приняла решение увидеть ее. Я все еще чувствую, как огромная глыба льда застряла внутри меня, в самом центре, заставляя чувствовать себя беспомощной и неуклюжей. Каким-то чудесным образом мне удалось заснуть, когда я наконец-то дошла до дома, но мои сны были наполнены криками и собаками, истекающими кровью.
Глупо: Это то, чем я была. Ребенком, охотником за сказкой. Лина была права с самого начала. В памяти вспыхнуло лицо Стива — скучное, невозмутимое, в ожидании окончания моей истерики, — его шелковый голос, как нежелательное прикосновение: "Не расстраивайся. Ты такая красивая".
