Хватило и пары секунд, чтобы понять, что мужчины бледны, сосредоточенны и просто в ужасном настроении.
— Господи боже… — прошептала Хэльга первой, выражая в данном случае общие эмоции.
И мои в том числе.
Женщина прижала руки к груди, что-то зашептав на своем языке, словно молилась.
— Плохи дела, — ввалился на кухню один из викингов, чьи глаза напоминали два блюдца, а длинные волосы были всклочены, словно он пробирался через заставу врагов, чтобы добежать до нас. — Убили главу русского квартала!
Ахнули все одновременно, а я прижала ладонь к губам, в первую секунду подумав не о Лексе… А о том, что Варг потерял того, кто стал ему вторым отцом.
Снова потерял.
**********************
В груди было месиво.
Словно мне выстрелили из дробовика, но я почему-то остался жив.
Не было ни слов, ни мыслей.
Только дышать было больно.
Эта блядская судьба никак не хотела угомониться и кидала в новый ад, когда только начинало казаться, что всё может быть не так и плохо!
Она словно проверяла меня на прочность, каждый раз что-то ломая внутри, когда отбирала тех людей, к которым я был искренне привязан.
Которых я любил, как только мог.
Алексей-старший должен был жить!
Он должен был увидеть своих внуков и правнуков и умереть тихой смертью в кругу семьи через много-много лет!
Но, черт возьми, только не сегодня!
Только не так, что от него не осталось практически ничего, что можно было бы похоронить!
— Надо бы, чтобы Лекса осмотрел док.
Я поднял глаза на Бьёрна, который вошел в кабинет и выглядел, прямо скажем, не самым лучшим образом после бессонной ночи.
И с новыми шрамами где-то глубоко внутри.
Так глубоко, что невозможно вылечить.
И забыться тоже невозможно.
Знаю, что я выглядел ничуть не лучше.
Пропахший гарью, с сажей на одежде. С адом в глазах. С дырой в груди, которая уже не зарастала.
Я тяжело потер переносицу, замечая, что мои пальцы дрожат, и встал с края стола, чтобы достать бутылку водки и рюмки, отозвавшись:
— Пусть пока спит. Дай ему пару часов на этот омут, потому что потом будет еще хуже. Сожженные руки — это ничто по сравнению с тем, что он будет чувствовать, когда проснется и поймет, что всё это паршивая реальность, а не кошмарный сон.
Я знал это по себе.
Проживал снова каждую гребаную минуту смерти собственной души во второй раз.
И если бы только была хоть одна возможность не дать Лексу пережить это, я бы сделал всё.
Не пожалел бы собственной никчемной жизни, потому что собственная смерть не так страшна, как жизнь, в которой ты будешь винить себя за то, что не успел.
Не смог.
Не защитил.
Вид Лекса стоял перед моими глазами, и я знал, что не смогу забыть страшной минуты, где мой друг раскидывал руками обгоревшие части машины в попытках отыскать собственного отца.
Хотя бы что-то, что могло остаться после чудовищного взрыва, от которого части его джипа разлетелись на несколько десятков метров, ударной волной выбив все стекла в близстоящих домах.
Он кричал до хрипоты и звал его, с безумными глазами кидаясь по черному выжженному асфальту, где не было даже крови… Надежда умирает последней. И она еще жила в Лексе, даже если сердце разрывалось и сводило с ума от боли, потому что оно понимало: отца больше нет.
Нам пришлось скручивать его вдвоем и увозить насильно, чтобы тетя Нина, его мать, не осталась в эту ночь не только без мужа, но и без сына.
Лекс кричал и вырывался, переколотил свою охрану, которая пыталась помочь нам затащить его в машину Бьёрна, но, когда оказался в моей спальне, разрыдался и завыл от боли настолько сильной, что охрип тут же… А я сидел рядом с ним на полу и просто молчал, потому что знал: нет таких слов, которые могли бы поддержать в этот страшный момент.
Я знал, что в этот день вместе с дядей Лёшей умер тот веселый и беспечный Лекс, которого я знал два десятка лет, и отныне его жизнь станет совсем другой.
Страшной. Одинокой. Болезненной. Серой.
Это не сможет исправить никто.
И никто не сможет помочь.
Я ушел, когда Лекс отключился, только затащил его на кровать и снял ботинки.
Пусть спит.
Это временная передышка.
Впереди его будет ждать ад, в котором он будет гореть и сходить с ума до тех пор, пока не найдет виновника этой страшной трагедии.
Потом станет легче. Немного. Но эта боль навсегда останется в нем ночными кошмарами и воспоминаниями, в которых не будет спасения.
Я протянул рюмку Бьёрну, и мы выпили молча, будучи не в состоянии говорить и рассуждать о том, что будет дальше.
Придет утро, и мы будем решать все вопросы, а пока… Пока мы прощались с человеком, который был отцом и для нас — одиноких, озлобленных волчат, которые выросли по законам улицы и не знали иной ласки, чем драка. Это он встал за нами нерушимой стеной, позволив встать твердо на ноги и возмужать.
Это он научил вести бизнес и войны, устанавливая правила и не скатываясь в каменный век, где побеждал тот, кто сильнее.
Он был мудрым. Добрым. И честным.
Именно он собрал однажды все кланы, действующие в Ванкувере, и призвал решать вопросы не силой, а диалогом. И сложно было представить, что станет в ту минуту, когда все узнают, что Алексея-старшего больше нет.
Голова пухла от мыслей. От памяти, где еще пару дней назад дядя Лёша смеялся и рассказывал очередную байку из своей жизни, а тетя Нина качала головой и говорила, что это неприлично.
Я налил водки еще. Себе и молчаливому, хмурому Бьёрну.
— Тетю Нину надо спрятать. Отправь своих парней к русским.
— Уже сделал.
Мы снова выпили и замолчали, когда в дверь осторожно постучали и в проеме показался бледный и сосредоточенный Эйнар, проговорив:
— Евгений приехал.
— Зови его.
Скоро он вошел и молча остановился посередине кабинета.
Среднего роста. Среднего телосложения, но жилистый и сильный. С рыжиной в волосах и отросшей щетиной. С серыми пронзительными глазами, в которых тяжелая жизнь отложила свой отпечаток недоверия ко всему происходящему. К любому человеку. К любому мотиву.
Евгений всегда был рядом с дядей Лёшей, сколько я его помнил, хоть и был значительно младше.
Я знал, что он был бывшим сотрудником ФСБ, а потому в свое время удивил своей физической подготовкой и навыками боя, когда по очередной пьяной затее Лекса мы как-то оказались в заварушке.
С тех пор мы стали доверять друг другу и даже подружились, хотя и виделись не очень часто.
Для Лекса Евгений был почти нянькой.
Его тенью, которая не раз спасала зад принца русской криминальной империи из всяких ситуаций, начиная от разъяренных девиц, которые не могли простить очередной измены, до серьезных случаев, когда Лекса хотели убрать с лица земли.
И сколько я себя помнил, Женя всегда был спокоен и холоден.
Но только не сейчас.
Он осунулся буквально за пару часов, потому что съедал себя изнутри мыслями, которым не было конца и края.
— Это не твоя вина, Жень, — твердо проговорил я, потому что знал это наверняка.
В окружении дяди Лёши не было никого вернее Евгения. Вдвоем они прошли через многое и всегда прикрывали друг друга со спины. Он бы умер за дядю Лёшу. Я знал это.
Когда мы приехали за Лексом, парни из охраны рассказали, как всё это случилось. Как Алексей-старший ехал со своими парнями в машине, когда на дорогу выскочил какой-то сумасшедший. Прямо под колеса. Со взрывным устройством под одеждой.
Не было ни одного шанса избежать смерти.
Машина и все, кто в ней был, просто разлетелись на части от взрыва такой силы, что ударную волну было слышно на другом конце Ванкувера. Сколько бы ни было охраны, ничего бы не спасло, потому что предугадать такой исход было просто невозможно.
Евгений дрогнул и судорожно выдохнул.
А я молча налил ему рюмку водки и так же молча протянул.
