Я снова нервно покрутилась перед зеркалом, с трудом подавив желание разгладить на себе платье из белого муслина, едва заметно отливающее розовым. С пышными рукавами и квадратным декольте, оно выглядело бы просто, не иди по нижнему краю юбки, над золотистой атласной лентой, вышивка, изображающая клубничные кусты в цветах и ягодах. Рукава и край лифа также были отделаны тонким узором из вышитых сочных красных ягод и листьев темно-зеленого и болотного цвета, словно подчеркивающих нежность ткани. По коже непривычно скользил тонкий шелк сорочки, чье назначение было «не допустить, чтобы платье просвечивало», а талию и грудь плотно облегал простой и изящный белоснежный корсет — увы, под имеющийся вырез подобрать более привычный для меня «верх» так и не удалось, хотя не могу сказать, что мы с Прю не были упорны в этом желании. Впрочем, надо отдать должное современной бельевой промышленности и моде Мейфера— никаких пыток, никакой шнуровки до обмороков от нарушения кровообращения, зато грудь, приподнятая по принципу «балконет»… В общем, я раз десять глубоко вздохнула, настороженно глядя в зеркало, проверяя, что платье не сползет, превращая меня из добропорядочной, хоть и переспевшей, девицы в посетительницу нудистского пляжа. Пруденс, наблюдавшая за моими маневрами с улыбкой, поспешила заверить, что у Мадам никогда не случалось подобных конфузов. Для пущей уверенности Прю аккуратно заложила на спине несколько дополнительных складок, так что вздыхать стало уже просто опасно, и тщательно их закрепила.
Из украшений на мне был только неширокий золотой браслет, подаренный Ксавом на совершеннолетие. Волосы Пруденс разделила на прямой пробор, и спереди завила в локоны, а сзади закрутила в высокий узел à la grecque, в который ловко воткнула масивную и длинную декоративную шпильку. Когда Прю примерялась, я настороженно расматривала отражение этого приспособления, а потом, зябко поежилась, почувствовав, как металл скользнул по коже.
— Такой штукой и убить можно.
— Отчего ж нельзя? — Фыркнула Прю, ловко орудуя заколками-«невидимками», — у нас частенько девицы носят, случаи-то разные бывают…
Я и сама бы не могла объяснить, отчего так беспокоюсь. Может быть из-за родителей? Но разговор с мамой вышел на редкость простым и позитивным, хотя, конечно же, в этом была заслуга Ксава. Он звонил домой как раз перед нашим разговором, и сумел успокоить маму так, как умел только он. А услышав от меня о намерении Ксава привезти в поместье жену с ребенком, мама и вовсе переключилась на это радостное известие, и я, воспользовавшись случаем, прервала разговор, пообещав звонить регулярно и без напоминаний. С отцом мы ежедневно переписывались коротенькими сообщениями в популярном сетевом мессенджере. Посторонним он вообще казался достаточно сухим человеком, скупым на эмоции, но я-то знала, насколько глубоко он чувствует, и как старательно скрывает этот свой «сентиментальный недостаток».
Предложение Ксава?.. Бесспорно, от него захватывало дух, но… Слишком все было эфемерно для того, чтобы волноваться по-настоящему. Боялась ли, как меня примут в обществе? И снова нет — все-таки ценность «Девочек Лисси» на брачном рынке сыграла мне на руку, приемы, званые обеды, даже балы… По большому счету, отличалось все только антуражем, как если бы в нашем поместье на Изначальной проходило тематическое мероприятие. Я нервно оглядывала себя в зеркало, потом подходила к окну, тщетно выискивая что-то глазами, и сама не зная, что ищу, потом перебирала на столе украшения и заколки, и снова начинала метаться по комнате. Наконец, я наткнулась взглядом на простенькую белую маргаритку, и поняла, что снова закипаю.
Сегодня утром в Редлиф доставили букет, вернее — цветочную композицию. Стилизованный лебедь, составленный из белых маргариток, на шее которого был повязан пышный голубой бант. К птице прилагалась самая обычная типографская карточка, на белом картоне которой с вензелями и завитушками был отпечатан стандартный текст: «Примите мои искренние извинения». В пустые линованные графы «От кого» и «Кому» аккуратным, каллиграфическим почерком были вписаны наши с Раулем имена.
— Какая прелесть! — Восхищалась Прю, держа горе-птицу на вытянутых руках, — это же самая модная композиция этого лета! Третьего дня мисс Джейн поклонник дарил, но только на голубя его и хватило! А тут — целый лебедь!
— Пруденс, пусть это отошлют назад, — я старалась говорить спокойно.
— Но, мисс! Красота-то какая! — Искренне огорчилась Прю. — Да дебютанткам завсегда птичку у Гастона заказывают!
— Пруденс! — Раздражение все же вырвалось наружу, и Прю быстро исчезла с моих глаз, бережно унося многострадального цветочного лебедя.
Карточку с извинениями я мстительно изорвала на мелкие кусочки, получая от этого акта вандализма особое удовольствие. Мне не нужны были нарочито формальные извинения от этого человека: стандартный букет «для дебютантки», безличная карточка с типовым текстом в вычурных вензелях и завитушках, за которым нет ни сожаления, ни искреннего раскаяния — лишь следование приличиям. Я представила, как равнодушный клерк из цветочного магазина, приоткрыл стеклянную дверцу в холодильник, где девушки в фирменных передниках делают «птичек для дебютанток». Вот он крикнул: «Для мистера Файна. Белые маргаритки, стандартный большой», и, пристроившись за конторку, выцарапывает каллиграфическим почерком мое имя на такой же стандартной, как и «птичка», безликой карточке. Настроение не улучшилось, более того, в этот момент, доведись мне столкнуться с Тем-самым-Раулем, я бы не погнушалась пустить в ход шпильку из своей прически.
Подошедшая Пруденс проследила за моим взглядом и тихо вздохнула:
— А птичку все-таки жалко.
Вопреки всем моим страхам, суаре оставило очень теплое впечатление. Генеалогия и этикет, упорно впихиваемые в меня «Старшими Лисси» перед поездкой, оказались весьма кстати, помогая мне ориентироваться в приглашенных гостьях, и не путаться в обращениях. Дамы, если и рассматривали меня, то делали это весьма тактично и как можно более незаметно. А за столом я оказалась рядом с жизнерадостной рыжеволосой девицей, явившейся вместе с одной из матрон. Я уже знала, что зовут её Несса О’Коннор, что она внучка графини Пентеркост и рано осиротевшая дочь графа Меллоу. Несса была из числа тех счастливых людей, которые искренне радуются жизни в любом её проявлении, и благодетельствуют любого, удостоившегося их внимания, принимая искреннее участие в их судьбе — не важно, дворовый ли это котенок или девица, делающие первые шаги в модных гостиных. Так что, как только мы были представлены друг другу, она тут же предложила обойтись без формальностей и заявила, что берет меня под свое покровительство, как опытная желтофиоль, три сезона подпиравшая стенки бальных залов.
Я недоуменно оглядела Нессу: платье цвета зеленого яблока, расшитое маленькими белыми цветами, под которым угадывается приятно округлая фигурка; белый поясок подчеркивает лиф с низким декольте, которое, кажется, едва удерживается на груди; буйные рыжие кудряшки, гладко зачесанны надо лбом и перевязаны высоко на затылке зеленой лентой, которая с трудом сдерживает их тяжесть; серые, смеющиеся глаза глядят лукаво. В общем, заявлению о трех бесплодных сезонах я не поверила. И, как оказалось, зря. Когда мы, получив от тетушки по чашке Эрл Грея, и заполнив наши тарелки пирожными, симпатичными маленькими сэндвичами и канапе, устроились за столом, покрытым белой, крахмальной скатертью с вышитыми вензелями, я решила осторожно уточнить, правильно ли я поняла свою новую знакомую.
— О да, — рассмеялась моему удивлению Несса, — до того, как Бринэйнн… ой! Я хочу сказать, что до того, как лорд Шеффилд заметил меня на Весеннем балу, я не пользовалась особой популярностью. Понимаете, Амели, я росла в доме бабушки, и, думаю, это накладывало свой отпечаток: я никак не могла взять в толк, зачем все эти балы, приемы, музыкальные вечера. Меня раздражали молодые люди, половину из них я находила совершенно несносными, а перед другой благоговела так, что не могла выдавить из себя ни слова. Но Нэйнн… ой, то есть, лорд Шеффилд, он совсем другой… С ним мне легко, да и жизнь моя теперь приобрела новые краски и стала по-настоящему удивительной!
