предположить, там уже побывали, — при этом господин Уилсон подмигнул молодым людям.
— Это огромная честь для меня, Михаил Эдуардович! — обрадовано воскликнул Павел Егорович. — Думаю, через пару недель я мог бы приступить к работе.
Так они ещё долго сидели в библиотеке, рассказывая друг другу о днях, проведённых в замке, делясь мыслями и планами на будущее. Сколько слов они когда-то не успели сказать, сколько не прочувствовали, не прожили вместе. За узким стрельчатым окном ветер тихо гнал лёгкие снежинки, мягко ложившиеся на отливы и раскладку оконных рам. День приближался к вечеру, и солнце, пробившееся из-за облаков, наслаждалось со своей вершины причудливой игрой света на рельефных громадах небес. От тёмного сизого холодного оттенка пейзаж переходил к самым тонким краскам белого, розового и голубого.
— Павел Егорович, — говорил господин Уилсон, — позвольте ещё кое-что вам заметить. Вы очень мягкий человек, и вместе с тем очень честный и совестливый. Вы живёте в добродетели, избегая всякого порока или бесчестия, и я вижу, насколько вы страдаете от несовершенства мира. Я знаю, вы человек слова, и вместе с тем невероятно скромны. Но меж тем, вы выглядите несчастным, при этом, мне кажется, что стараетесь таковым казаться чуть ли не специально…
— Поверьте, — отвечал он, — если даже я и выгляжу нарочито задумчивым, я делаю это невольно. Слишком много лишнего, пустого, напрасного было в моей жизни, но я не устаю мечтать о том прекрасном дне, когда всё изменится, когда придёт счастье…
— Нет, сударь, — покачал головой Михаил Эдуардович. — Ваша жизнь так и останется чередой банальностей, пока вы сами её не измените. Вы ждёте напрасно, свершайте подвиги, и пусть они просты в ваших глазах, они принесут в вашу жизнь ту радость и свежесть, которой вам так нужна.
— Да, я много раз читал, о том, что мир меняется, если начать менять самого себя, это старая истина, которую все знают…
— Но не все следуют старым истинам, — прервал Павла Егоровича господин Уилсон. — Вы провели ни один десяток лет в мыслях, строя планы и философствуя о жизни, а когда же вы собирались жить? Э, дорогой, жить надо сейчас! Не всегда можно восстать из мёртвых, как я. Рано или поздно всё кончится, и вы спросите, неужели всё уже прошло?
— Но я не мальчик, чтобы так рьяно, со всей горячностью пуститься в круговорот жизни, — смущённо оправдывался Павел Егорович.
— Поверьте, и я, почтенный старец, долго думал, решаясь на эту авантюру. Помните, лучше отважиться на поступок сейчас, чем потом вздыхать, вспоминая упущенные возможности, да и вряд ли вы их потом уже вспомните. Важно одно, ваша жизнь в ваших руках.
— Кажется, я вас понимаю, — проговорил Павел Егорович, погружаясь в раздумья о своём существовании. — Не совсем, конечно, но понимаю…
Через некоторое время празднично одетые слуги подали ужин. За столом в последний раз собрались вместе все обитатели замка. Михаил Эдуардович сидел во главе стола. Справа от него сели Наталья Всеволодовна и Александр Иванович, о помолвке которых было торжественно объявлено перед началом трапезы. Рядом с ними сидели Анна Юрьевна и Карл Феликсович, следом за ними сел и Виктор. Улучив минуту перед началом ужина, Анна успела шепнуть Наталье:
— Мой брат сегодня получил письмо от некой мадмуазель Виктории, подозреваю, скоро будет свадьба!
Напротив своего супруга сидела Клара Генриховна, не проронившая больше почти ни слова. Никто так и не узнал, о чём она думала в тот вечер. Рядом же с ней с холодными лицами сидели супруги Симпли и Алексей Николаевич. Почётные места рядом с главой семьи заняли нотариус и врач. С ними же нашёл общую компанию Павел Егорович. Для многих за столом это был самый счастливый и мирный ужин в замке за последнее время. Все чувствовали, что в этот старинный дом вновь пришли мир и покой.
Ночь прошла удивительно легко и спокойно, а утро принесло гостям бодрость и умиротворение. И если прежде все просыпались утомлёнными, на этот раз некий дух замка, о котором умолчал старый Уилсон, оставил своих гостей в покое.
После короткого завтрака все поспешили разъехаться. Павел Егорович оказался вновь в одном экипаже с Алексеем Николаевичам, и был вынужден всю дорогу слушать жалобы на несправедливость старого Уилсона, на суровость замка, напрасно потраченное время, и целые потоки неправды обо всех остальных родственниках. Поминутно Павлу Егоровичу казалось, что он вот-вот лишится терпения и, если не нагрубит кузену, то уж точно ударит его тростью, может быть даже несколько раз. К счастью, всегда некие обстоятельства мешали этому, таким образом, Алексей Николаевич добрался до дома без единого синяка.
Перед отъездом Павел Егорович долго пытался узнать, что же стало с табором, о котором так много ему рассказал Александр Иванович. Но, цыгане, словно птицы, снялись со своего места, и больше их не встретишь, а если и встретишь, так ни за что не распознаешь, не различив между другими таборами. Они словно ветер, который нельзя поймать или заставить куда-то идти, ведь это он, ветер, сам находит тебя.
Но на одной из дальних станций Павлу Егоровичу показалась странной одна картина: подвыпивший гусар настойчиво требовал, чтобы какая-то молодая смуглолицая женщина погадала ему, толи на любовь, толи на смерть.
— Гадать тебе?! — презрительно фыркнула она. — Пусть тебе куры гадают! От меня дар ушёл из-за такого как ты! Сама смерть меня обманула, а уж любовь всякому соврёт, так что сам живи, бездельник! Ничего не скажу!
Павел Егорович впервые видел, чтобы цыганка, а именно за неё он принял эту смуглолицую девушку с обжигающим взглядом кошачьих глаз, отказалась кому-то погадать. «Должно быть, просто похожа», — решил он, отправляясь дальше. Только потом он ещё раз вспомнил рассказ о таборе. Была ли эта Кхаца? Уже никто не скажет точно. Табор исчез среди бесконечных дорог, а вместе с ним и она. Больше о нём никто ничего не слышал.
Почтовая карета проехала много миль по укатанной дороге, застывшей от первых морозов. За окном тянулись палисады и низенькие домики предместий, утопавших в садах, стоявших вдоль тракта плотной литой ажурной оградой. На верхушках некоторых яблонь всё ещё краснели не опавшие яблоки, ярко выделяясь на фоне посеребрённого снегом пейзажа. Но всю дорогу Павел Егорович не переставал думать о том, что мог бы что-то изменить в своей жизни. «Знать бы, что!» — твердил он про себя. Алексей Николаевич гудел рядом как шмель, жалуясь на усталость от проделанного пути, тряску и тысячи других пустяков.
— Остановите карету! — вдруг громко крикнул Павел Егорович, застучав в маленькое окошко кучеру.
— Помилуйте, Павел
