Она снова подняла руки, вдохнув прохладного чистого утреннего воздуха, и закончила: «Если это так, тогда я скажу небу, что меня зовут Сильвия Редберд, и сегодня хороший день для смерти. Я отправлюсь к Великой Матери, чтобы встретиться со своими предками с радостью, наполняющей мой дух.» А затем она ему улыбнулась.
И эта ее улыбка надломила его. Он почувствовал, как разбивается вдребезги, и дрожащим голосом, в котором едва признал собственный, Аурокс выпалил: «Я здесь не для того, чтобы убить вас. Я здесь потому, что мне больше некуда пойти.»
И тогда Аурокс заплакал.
Сильвия Редберд замерла лишь на один удар сердца. Сквозь слезы Аурокс увидел, как откинулась и снова качнулась вниз ее голова — будто бы она получила ответ на свой вопрос. А потом она грациозно подошла к нему. От ее движения и касаний прохладного утреннего ветерка музыкально шуршала длинная кожаная бахрома ее платья.
Дойдя до него, Сильвия Редберд не колебалась. Она села, скрестив под собой босые ноги, а затем обняла его и притянула себе на плечо его голову.
Аурокс не знал, сколько они так вместе просидели. Он знал только, что пока рыдал, она держала его и нежно покачивала из стороны в сторону, тихонько напевая и похлопывая его по спине в такт собственному сердцу.
Наконец, он отпрянул. Устыдившись, он отвернул лицо.
— Нет, дитя, — сказала она, взяв его за плечи и заставив встретиться с ней взглядом. — Прежде, чем отвернуться, скажи мне, почему ты плакал.
Аурокс вытер лицо, откашлялся, и голосом, который звучал юно и, как он думал, очень глупо, проговорил: — Это потому, что мне очень жаль.
Сильвия Редберд не отпускала его взгляда. — И? — Подсказала она.
Он с силой выдохнул и признался. — И потому, что я так одинок.
Темные глаза Сильвии расширились. — Ты больше того, чем ты кажешься.
— Да. Я чудовище Тьмы, зверь, — согласился он с ней.
Ее губы приподнялись. — Может ли зверь плакать от горя? Есть ли у Тьмы способность чувствовать одиночество? Я думаю, что нет.
— Тогда почему, плача, я чувствую себя так глупо?
— Подумай вот о чем, — сказала она. — Твой дух плакал. Ему необходимо выплакаться, потому что он чувствовал скорбь и одиночество. Тебе решать, глупо это или нет. По мне, так нет никакого стыда в том, чтобы тебя застали в честных слезах. — Сильвия Редберд встала и протянула ему маленькую, обманчиво хрупкую ладошку. — Пойдем со мной, дитя. Я открою для тебя свой дом.
— Зачем вам делать это? Вы видели, как я прошлой ночью убил одного Воина, и ранил другого. Я мог бы даже убить Зои.
Она склонила голову набок и пристально вгляделась в него. — Мог бы? Я думаю, нет. Или, по крайней мере, я думаю, что мальчик, которого я сейчас вижу, не смог бы ее убить.
Аурокс почувствовал, как опали его плечи. — Только вы в это и верите. Никто больше не станет.
— Ну, тсу-ка-нв-с-ди-на, здесь, с тобой и в эту минуту я ведь единственный человек. Разве моей веры не достаточно?
Аурокс снова вытер лицо и встал, слегка пошатнувшись. Затем очень осторожно он взял ее тонкую руку в свою. — Сильвия Редберд, сейчас вашей веры достаточно.
Она, сжав его руку, улыбнулась и сказала. — Зови меня бабушкой.
— А как это ты меня назвала, бабушка?
Она улыбнулась. — Словом «тсу-ка-нв-с-ди-на» мой народ называет быка.
Его бросило в жар, а затем в холод. — Зверь, в которого я превращаюсь, гораздо ужасней быка.
— Тогда, возможно, имя «тсу-ка-нв-с-ди-на» заберет некоторую толику того ужаса, что спит внутри тебя. Есть, знаешь ли, определенная власть в том, чтобы дать имя чему бы то ни было, дитя.
— Тсу-ка-нв-с-ди-на. Я это запомню, — ответил Аурокс.
Все еще чувствуя себя на ногах нетвердо, он шел рядом с волшебной старушкой к маленькому домику, что располагался среди спящих лавандовых полей. Дом был сделан из камня с приветливо широким крыльцом. Бабушка подвела его к широкому кожаному дивану и дала накинуть на плечи сотканное вручную одеяло. А затем промолвила: «Предлагаю тебе дать своему духу небольшую передышку.» Аурокс так и сделал, а бабушка в это время, тихонько напевая себе под нос песню, разожгла очаг, вскипятила воду для чая, а потом отыскала в другой комнате и вручила ему толстовку и мягкие кожаные мокасины. Когда комната согрелась и песня закончилась, бабушка жестом позвала его присоединиться к ней за небольшим деревянным столиком, предложив разделить еду, лежащую на фиолетовом блюде.
Аурокс пил подслащенный медом чай и ел из блюда.
— Б-благодарю тебя, бабушка, — сказал он, запинаясь. — Еда хорошая. Это питье хорошее. Здесь все такое хорошее.
— Этот чай — из ромашки и иссопа. Я пью его, когда мне надо помочь себе успокоиться и сосредоточиться. А печенье — по моему собственному рецепту, шоколадные ломтики с легким привкусом лаванды. Я всегда считала, что шоколад и лаванды хороши для души. — Бабушка улыбнулась и откусила печенье.
Аурокс никогда не чувствовал себя таким довольным. Он знал, что хотя этого и не могло быть, но почему-то ощущал свою причастность — и к этому месту, и к этой женщине. Это было такое странное, но прекрасное чувство принадлежности, оно и позволило ему заговорить с бабушкой от всего сердца.
— Неферет управляла мной прошлой ночью. Я должен был разрушить ритуал.
Бабушка кивнула. Выражение ее лица не было удивленным, скорее задумчивым. — Она не хотела, чтобы ее разоблачили, как убийцу моей дочери.
Аурокс пристально всмотрелся в нее. — Твоя дочь была убита. Прошлой ночью ты была свидетелем этого, но сегодня ты спокойна и радостна. Где ты находишь такой мир и покой?
— Внутри себя, — сказала она. — А также в вере в то, что здесь, вокруг есть нечто большее. Больше, чем мы можем увидеть или доказать. К примеру, самое меньшее — я должна тебя бояться. Некоторые сказали бы, что я должна тебя ненавидеть.
— Это сказали бы многие.
— Однако я ни боюсь, ни ненавижу тебя.
— Ты! Ты утешала меня. Дала мне убежище. Почему, бабушка? — спросил Аурокс.
— Потому что верю в силу любви. Я верю в выбор Света, а не Тьмы, счастья, а не ненависти, доверия, а не подозрительности, — ответила бабушка.
— Тогда это вовсе и не из-за меня. Это просто потому, что ты — хороший человек, — сказал он.
— Я не думаю, что быть хорошим человеком всегда так уж просто, не правда ли? — поинтересовалась она.
— Я не знаю. Я никогда не пытался быть хорошим человеком. — Он в расстройстве провел рукой по густым белокурым волосам.
От улыбки бабушкины глаза залучились морщинками. — Не пытался? Прошлой ночью тобою управлял могущественный бессмертный ради того, чтобы остановить ритуал, и, тем не менее, чудесным образом ритуал был завершен. Как же это произошло, Аурокс?
