— Он очень хороший человек, — уходя, сказала она. — Вот увидите.
Что ж, возможно и такое.
Наверное, мне следовало подняться в гостиную, что-то сказать или сделать, вернув этому дому прежний покой, и я бы так и поступил, если бы знал, что именно говорить или делать. И поэтому, поддавшись слабости, не делал ничего.
Я остался в мастерской и, вытащив из связки заветную черную тубу, раскатал чертеж прямо поверх ящика, придавив по углам гайками. Наклонившись, я вдохнул аромат старой бумаги и графита, провел ладонями по чуть отсыревшей, мягкой поверхности, выравнивая.
А потом забравшись на соседний ящик, сидел, глядя на это чудо чистой механики, и мечтал, как однажды…
Хотелось верить, что Джакомелли моя идея понравилось бы.
— Глава 8. В которой леди Эмили нюхает розы, читает газету и падает в обморок, что приводит к некоторым непредвиденным последствиям
Особняк оживал. Медленно, но верно, он стряхивал былое оцепенение, обрастая запахами, звуками и суетой, обычной для всех домов, в которые возвращались хозяева.
Первым перемены испытал на себе сад. Захрустели, ломаясь, ветки, брызнул из свежих ран прозрачный сок, смешался с землею. Следом легла под лезвием косы трава, и защелкали ножницы, усмиряя буйную гриву кустарника. Запахло подвяленной травой и цветами, каковые высаживали в великом множестве. Меж кустами роз пролегли новые дорожки, а по обочинам их распустились редкие бутоны газовых фонарей.
Вместе с садом менялся и дом: за день или за два засияли по-новому стены, и трещины утонули в меловой белизне, как тонут в дымке пудры года. Исчезли пыль, пауки и крысы — последних по указанию мисс Эмили травили с особым тщанием, даже крысолова с флейтой приглашали. Он выволок из подвала мешок, в котором служанки насчитали три дюжины серых, поломанных трупиков.
Второй очередью появились столяры и маляры, плотники и прочий рабочий люд. Эти заполонили дом вонью красок и камфоры, хриплыми голосами, бранью и нудными песнями, от которых ломило в висках и тянуло в сон.
Слуги судачили, примеряясь к переменам. Доброхоты считали деньги, потраченные, как полагали, зазря. Леди Эмили терпела неудобства.
Но вот настал день, когда полностью помолодевший, словно бы ставший выше и изящнее, особняк раскрыл свои двери для посетителей. Впрочем, последних было не так и много, что несколько огорчало мисс Эмили, внушая престранное беспокойство и желание отправиться… куда-нибудь.
И золотая цапля, с которой Эмили теперь не расставалась, подталкивала к действию. Нужно было что-то делать.
Но что?
— Эмили, ты только послушай, какой ужас! — тетушка Беата выглянула из-за серого листа газеты. И охота ей читать? У самой Эмили в последнее время от чтения жутко начинала болеть голова. — "Невероятное происшествие на Хайгейтском кладбище…".
А розы ничем не пахнут.
Странно как. Вчера только тетушка жаловалась, что цветов чересчур много, и от их запаха у нее мигрень начинается, но Эмили не ощущала и тени аромата.
— Три могилы разграблены, тела похищены…
Наклонившись, Эмили коснулась носом бледного бутона Camaieu. Ничегошеньки.
— Куда только полиция смотрит?
А если потянуться к Empress Josephine, чьи темно-розовые чашечки желтеют к серединке, и оттого становятся похожими на странные глаза? Они следят за Эмили! Они знают, что Эмили ничего не делает!
И опять же, глаза эти напрочь лишены запаха.
Как интересно…
Эмили поднялась, отложила книгу, которую по старой привычке всюду носила с собой, и шагнула к раскидистому кусту дамасской Kazanlink.
— Уму непостижимо. Кому понадобились мертвецы?
— Анатомическому театру, — ответила Эмили, стряхивая с цветка пчелу.
А прежде она, кажется, боялась пчел…
И зачем она про театр сказала? Откуда знает? Ниоткуда. Просто знает.
— Эмили, ты совершенно невозможна! — тетушка мигом отложила газету, бросив ее на столик. — Зачем ты мучаешь несчастную розу?
Мучает? Эмили просто хочется услышать запах. Она ведь помнит, что розы должны пахнуть, по-разному, но все равно красиво. А они, как назло, таятся.
И от легчайшего прикосновения осыпаются лепестками.
Розы очень хрупкие. Люди тоже.
Откуда Эмили это знала? Ниоткуда.
— Вы идите, милая тетушка. У вас же голова болит, — сказала Эмили, глядя в глаза. Похожи на кусочки агата в сетке морщин. Захотелось потрогать. Нельзя. Люди хрупкие. Как розы. — А я еще посижу… почитаю…
И тетушка послушалась. Она вдруг замолчала и, приподняв юбки — высоко, так, что видны стали и башмаки, и чулки — направилась к дому. Шла она прямо по траве, и это тоже было удивительно.
Эмили пожала плечами, стряхнула с рук лепестки и уселась в тетушкино кресло.
Наверное, было хорошо.
Небо синее. Дом белый. Пчелы звенят. Птицы поют. Надо заказать несколько клеток, чтобы повесить в саду и в доме — говорят, это модно.
Нужно быть модной. Зачем? Эмили не помнила. Пальцы ее рассеянно скользили по столу, пока не наткнулись на газету. Читать не хотелось, но взгляд зацепился за заголовок. Огромные буквы распирали муравьиную вязь строк.
— К-кошмарное, — первое слово далось с трудом, но Эмили не отступила и, повторив его про себя — кошмарное, кошмар-р-рное — продолжила чтение: — Убийство на Бакс-Роу. Кошмарное убийство на Бакс-Роу.
Где находится эта улица, Эмили представляла слабо. Да и до жертвы — некой Мэри Никлз — ей не было ни малейшего дела, однако что-то заставляло читать, продираясь сквозь буквы, выстраивая слоги в слова, а слова — во фразы.
И с каждой голова болела все сильнее.
Когда Эмили дочитала до места, где описывалось, как именно была убита мисс Мэри Энн Никлз, известная, как девица Полли, головокружение стало невыносимым. А на словах "изъял сердце и некоторые иные органы" нахлынул вдруг тяжелый сладкий аромат раздавленных роз. Эмили попыталась было вдохнуть, но обнаружила, что дышать не может.
Руки упали, позволив мятому газетному листу соскользнуть на землю.
Эмили застыла.
Спустя минуту или две на столик, едва не опрокинув графин с водой, сел крупный ворон. Вытянув шею, он уставился на Эмили сначала одним, потом другим глазом. Убедившись, что девушка неподвижна, ворон перебрался на колени, сердито каркнул и тюкнул клювом в раскрытую ладонь.
— Тише, Мунин, тише, — зашипели из кустов жимолости. — Слышу я. И не только я, чтоб тебя крыса задрала!
Ворон издал звук, отдаленно напоминающий смех.
— Слезь с нее… от беда-беда, а я ему говорил, что надо приглядывать! — карлик, выбравшийся из зарослей, принялся отряхиваться. — И вообще погодить. Конструкция несовершенна! Не-со-вер-шен-на! Нет же, вечно спешат, вечно торопят…
