Он был очень зол. Мало того, что наглый щенок старого самозванца посмел выказать неуважение, не посчитавшись с его мнением. Он и сейчас пренебрежительно с ним разговаривал, даже не глядя в сторону конунга. А между тем это он, Лейв Харальдссон, должен был быть на месте Вольфа Ирвенга! Он куда больше этого достоин!
— Вчера у тебя уже был шанс захватить город, — Эйнар покрутил в руке клинок Яры, определяя на взгляд, достаточно ли тот острый. Затем засунул его за пояс и повернулся лицом к разъярённому конунгу. — И ты его упустил.
Он словно не замечал угрозы, исходящей от злобного старика. А ведь Лейв Харальдссон не только недолюбливал Эйнара, но и выжидал подходящего момента, чтобы нанести тому удар в спину, лишив Северного Волка его гордости и больших надежд. Все знали, что его первенец — сильнейший из всех четырёх сыновей.
— Ты ошибся, конунг Харальдссон, — заключил Волк. — И эта ошибка стоила нам более сотни воинов. Если бы мы осадили город, перекрыв поставки продовольствия, как предлагал я, то они, вероятно, были бы готовы предложить нам не только золото, но и земли! Но теперь, как видишь, многие желают вернуться домой. А оставшихся воинов для успешной осады города слишком мало.
Молодой Волк был прав, и Лейв Харальдссон это прекрасно понимал. Северяне никогда не уходили далеко от своих кораблей. Чтобы осадить город и отбивать возможные нападения на лагерь, а при этом ещё и самим кормиться за счет набегов на соседние земли, викингов было слишком мало.
— Ты вечно думаешь, что можешь перехитрить Богов, Волк, — зло отозвался конунг Вестфольда. — То, что произошло вчера, было предначертано свыше, и ни ты, ни я тут ни при чём!
— Возможно, — легко согласился Эйнар. — Но мы не будем больше нападать на город, если только нас к этому не вынудят. И это, конунг Харальдссон, моё последнее слово!
Старший сын Вольфа Ирвенга всегда славился сдержанностью и рассудительностью. Его стратегия ведения боя не раз делала его победителем, прославляя и разнося по миру слухи о его подвигах. Но лишь глупец мог счесть Эйнара недостаточно свирепым воином. Ибо в гневе он был страшен, и из сдержанного противника превращался в лютого врага.
Будто в подтверждение этому Эйнар по-звериному оскалился, впившись в конунга Харальдссона жутким взглядом, который иначе как волчьим не назвать. И Лейв Харальдссон вынужден был уступить.
— И что ты намереваешься делать, позволь узнать?
— Они отпустили наших пленных, как и мы их. Это символ добрых намерений. Я заключу с англосаксами соглашение, — ответил Эйнар. — Пришло время поговорить с их королём, и именно это я и собираюсь сделать.
— Ты безумец! — взревел конунг. — Какие могут быть добрые намерения между нами и христианами?! Они поклоняются ложному богу. Они паразиты и вредители. Поговорить с королём? Да я убью их короля, а потом, может быть, я с ним и поговорю.
Но Эйнар больше не слушал злобного старика. Оставив его бессильно сверкать глазами от злости, Молодой Волк приблизился к верстаку со снаряжением, повернувшись к конунгу спиной. А спустя всего миг резко развернулся, запустив в него клинок Яры.
Лейв Харальдсон, конунг Вестфольда успел сделать всего один шаг в сторону Эйнара, намереваясь всадить тому нож в спину.
Вытерев клинок об одежду поверженного соперника, Эйнар снова воткнул его за пояс кожаных штанов. Их молча обступили хмурые северяне, не сводя с Молодого Волка своих тяжёлых взглядов. Тишина повисла над лагерем, и лишь порывы сильного ветра с шумом трепали паруса быстроходных суден.
— Славен будь, конунг Эйнар Ирвенг! — раздался в толпе чей-то неуверенный голос.
А следом ещё один и ещё. Когда же Стэйн, окончив приготовления, достиг места действий и, расталкивая толпу, узрел своего брата над телом конунга Харальдссона, викинги уже на все лады прославляли Молодого Волка, в одночасье ставшего конунгом. Они с рёвом возводили свои мечи ввысь, выкрикивая тому клятвы в верности и преданности. Все, кроме Атли и Торстэйна — сыновей убитого Лейва Харальдссона. Встретившись взглядом со своим братом, Стэйн также обнажил свой меч и, выкрикнув клятву, воздел тот к небу.
А между тем, спешившись с коня и расталкивая толпу викингов, в круг ворвался и Гудрум. Друг и соратник Эйнара спешил назад с вестью, и при виде его северяне смолкли.
— Ворота не заперты, — торопливо заговорил он, приблизившись. — И лишь один часовой в башне! Стоит, отвернувшись спиной.
— Что значит «отвернувшись спиной»? — изумлённо переспросил Хальфдан. — Они ожидают нас?
— Или же слишком заняты, чтобы нас заметить! — ответил вместо Гудрума Стэйн.
Ему уже не терпелось поскорее ворваться в город и найти ту, которая заняла все его мысли. Он был готов сорваться с места тотчас же.
— Хальфдан, — обратился Эйнар к младшему после Уве брату так, чтобы его слышали и остальные. — Ты остаёшься за главного. Проследи за тем, чтобы драккары были снаряжены и готовы к отплытию. Отплываем сразу после нашего возвращения!
# # #
Погода портилась всё сильнее: едва взошедшее солнце заволокли тяжёлые тучи, а ветер лишь усилился. Под стать погоде оставались мрачными и горожане: понурив головы, они, словно серые тени, молча толпились на дворцовой площади, а всеобщая унылость угнетала, окутывая собравшихся невидимыми путами тоски. Единственным светлым пятном на всей площади была Яра. В длинной белой рубахе она босиком медленно шла к позорному столбу, припадая на одну ногу. Стражники, шедшие за ней по пятам, не понукали и не толкали её в спину, словно не хотели лишать её возможности достойно пройти это испытание. И Яра, хоть и с трудом переставляла задеревенелые ноги, всё же с достоинством шла по холодным булыжникам мостовой. С прямой спиной и высоко поднятой головой, она продвигалась сквозь серые массы горожан, в то время как порывы сильного ветра развевали её волосы и трепали грубую льняную рубаху с небольшой прорезью на груди.
Не было слышно в толпе криков и нетерпеливого гомона, жители Винсдорфа лишь молча перед ней расступались. Кто-то лил слёзы, а кто-то ободряюще касался её плеча или в спину ей рисовал в воздухе крест.
Яра лишь один раз остановилась и тронула за плечо шагнувшего вперёд кузнеца. За спиной мужчины было двое его подмастерьев — совсем ещё юноши — да и сам Госслин был отцом двух детишек и новорождённого младенца, которых Яра спасла в ночь нападения северян.
— Нет, — твёрдо произнесла девушка, толкнув кузнеца в плечо.
Но Госслин, сжав зубы, стоял насмерть и не желал отступать. А толпа, увидев в нём предводителя, придвинулась ещё ближе, обступив Яру, как и обнажившую мечи стражу. Добровольцы застыли в нерешительности, ожидая от Госслина каких-нибудь действий. Казалось, одно его малейшее движение, и народ тут же набросится на стражников.
— Ты о детях своих подумал? — зло прошептала ему в лицо Яра. — Без тебя им не прокормиться!
С этими словами она безуспешно оттолкнула его снова. Да легче было скалу толкать! Могучий Госслин даже с места не сдвинулся, и Яра поспешно обошла его и направилась сквозь толпу дальше.
А между тем порывы небывалого ветра с новой силой обрушились на Винсдорф. Ветер вздымал с булыжников песок и, словно пеплом, посыпал им головы понурых горожан. Он остервенело срывал последние лепестки цветущих яблонь в королевских садах, цеплялся за ветви и с воем кидался на башни, заставляя в страхе дрожать их колеблющиеся ставни.
И всё же, каким бы долгим ни был путь к позорному столбу, Яре он показался ничтожно коротким, почти мимолётным. Она не помнила, как взошла по шаткому настилу. А кто и когда именно приковал её руки вокруг столба, тоже растворилось где-то на границе её осознанности. Как ни странно, под конец ей всё-таки удалось взять себя в руки и успокоиться, приняв свою участь, смирившись с ней.
А ветер всё хлестал по щекам прядями её волос, окутывал прохладой её тело, убаюкивая пожирающий её изнутри адский огонь, охлаждая разгорячённую кожу. Он разметал повсюду сучки и хворост из толстых вязанок, разложенных вокруг столба. Одну из них порывисто отбросило и понесло по мостовой в сторону широкой лестницы, где она скатилась по каменным ступеням на нижний двор.
